Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Но стоило им остаться в комнате наедине, как внутри неё что-то взрывалось. Ада не давала до себя дотронуться, словно была заключена в хрупкий стеклянный шар, готовый рассыпаться от малейшего контакта. Она не сомневалась, что её «нет» для него закон: насколько она знала, Джулиано никогда не прибегал к насилию.
– Прости, я, к сожалению, очень устала, – говорила она самым нежным тоном, на который только была способна.
Ада и правда совершенно выматывалась за день – больше, чем то можно было оправдать повседневной рутиной. Она чувствовала глубочайшую слабость во всех конечностях: даже поднять ногу, чтобы забраться на кровать, давно отметившую вековой юбилей, стоило ей больших усилий. Имело бы, конечно, смысл поговорить с доктором Креспи, но она боялась, что доктор расскажет дяде, а его не хотелось беспокоить до полного выздоровления.
Провожая Джулиано в аэропорт, уже перед выходом на посадку, Ада крепко обняла его, уткнувшись лицом в шею, и зашептала:
– Прости меня, прости, прости...
Джулиано нежно поглядел ей в затылок и пробормотал:
– Выздоравливай, Дон Кихот мой. Давай-ка отдохни и подлечи нервишки.
Не в его характере было затаить обиду: скорее всего, он уже думал о завтрашнем заседании суда в Болонье. Ада с грустью и облегчением смотрела, как он проходит посадочный контроль. «Какая же я свинья!» – думала она.
7
Приезжая в Донору, Ада всякий раз не уставала удивляться здоровью и живости Армеллины, которой к тому времени уже перевалило за девяносто. Прямая, как веретено, хотя и несколько располневшая за последние десять лет, частенько страдающая от приступов астмы старая экономка управляла домом с энергией, достойной донны Ады Бертран-Феррелл. (Я почти написала «своей прежней хозяйки», но Армеллина никогда не подчинялась приказам той, кого называла «юной синьорой».) Лет этак сто назад (судя по рассказам детей Грации и прочих младших Бертранов) ей, тогда ещё шестнадцатилетней девчонке, поручили заботу о двух сиротах, детях «сора» Гаддо, как говорят флорентийцы. Она приглядывала за ними, воспитывала, любила и ругала, пока их отец ездил по своим лесопромышленным делам. Она же их и утешала, когда вдовец отправился в Донору, этот дикий край, за новой женой. А пока Гаддо где-то там наслаждался долгим медовым месяцем со своей восемнадцатилетней невестой, именно Армеллина, юная гувернантка, стала свидетельницей ужасной трагедии и смерти Клоринды. Она обряжала её, расчёсывала и укладывала в гроб, она утешала её пережившего катастрофу брата-близнеца, она же сопровождала его в Донору для воссоединения с отцом и новой семьёй, с мачехой, уже беременной Диего.
Эту часть истории Ада и Лауретта тысячу раз слышали от самой Армеллины с тех пор, как им исполнилось лет шесть или семь. И всякий раз экономка добавляла новые подробности, чтобы показать («похвастаться», говорила Лауретта), насколько важна её роль в спасении выжившего сироты и его успехах во взрослой жизни. Она понимала, что девочки не упустят возможности попросить дядю подтвердить тот или иной случай:
– А правда, что во Флоренции?.. А в Павии?.. А в Генуе, в Неаполе, в Цюрихе?..
На что дядя не только подтверждал рассказ, но и привносил в него новые детали, всякий раз заканчивая одними и теми же словами:
– Уж и не знаю, как бы я справился без Армеллины. К счастью, она была рядом.
Семейная романтическая история утверждала, что по прибытии в Донору сор Гаддо (Армеллина продолжала именовать его так даже после рождения детей, хотя местный обычай предписывал говорить «дон» и добавлять вторую фамилию, Феррелл, словно он «заразился» голубой кровью жены-аристократки), так вот, сор Гаддо сразу же поселился с молодой невестой на «Вилле Гранде», действительно большом трёхэтажном здании с огромной столовой, бальным залом, множеством холлов, переходов и других помещений: спален, ванных комнат, мраморных парадных лестниц, комнат для слуг и прочих современных удобств.
Танкреди отвели спальню, гардеробную, ванную и личный кабинет, поскольку он уже учился в гимназии. Уход за комнатами и за ним самим (в том числе покупку одежды и питание) поручили Армеллине, которая спала в гардеробной, а не на первом этаже с другими горничными. Та сразу же дала понять донне Аде (и при каждом удобном случае напоминала), что единственным, кто имеет право ей приказывать, был и остаётся сор Гаддо, а единственным предметом её заботы – синьорино Танкреди. Остальное, включая юную невесту и отпрысков, её не касалось.
Несколько лет спустя Танкреди закончил лицей и поступил в университет – в Павии, а не во Флоренции, как все думали, хотя там жили тётки по материнской линии, которые могли бы его принять: слишком много болезненных воспоминаний. Медицинский факультет в Павии был тогда, наряду с падуанским, лучшим в королевстве. Но хотя, что прекрасная успеваемость сына давала ему право на комнату в одном из университетских общежитий,
