Борис Голлер - Возвращение в Михайловское
- Я бы желал ознакомиться с ним, - сказал отец почти торжественно.
- То есть как? - спросил Александр растерянно.
- Как отец и наставник! - отозвался Сергей Львович. Александр поежился.
- Ничего не понимаю! - Он вырос в Лицее, где никто не стал бы читать чужие письма. Да и дома ничего подобного не водилось. Его письма - это были его письма!
- Я хотел бы знать, какие дела творятся... или задумываются... под кровлей моего дома! - продолжил отец еще торжественней. (Тверже, тверже!.. Надо сломить. Это упрямство, эту таинственность... да и вообще - пора явить всем, кто в доме хозяин!)
- Papa! Да это ж частное письмо! - вступилась наивная Оленька.
- Мадемуазель Пушкина! - обратил свой взор отец.- Вы хорошо сделаете, ежли постигнете науку помолчать вовремя. Думаю, ваш будущий супруг будет признателен мне за этот совет!..
- Ничего не понимаю, - повторил Александр. (...И этот Вигель. Что он хотел этим сказать? "Смешанные браки"!)
- ...Мы все живем жизнью частной... но потом, потом... она почему-то оказывается общественной! - продолжал напирать отец.
- Берегитесь! - вмешался Лев. - Когда я уеду в Петербург - я засыплю вас письмами! Я собираюсь начать свой епистолярий!..
- Да, - сказала Ольга. - А Зизи Вульф мечтает завести с кем-нибудь переписку. Бедная! Она завидует старшим сестрам, которые получают письма поклонников.
Брат с сестрой, как могли, выручали его.
- Конечно! Вы не понимаете, милостивый государь! Вы не понимаете! А я-с? Я должен? У меня на руках семья, дети... путь коих только еще начался... и что-с? Вы вляпываетесь в какие-то политические дела, не думая о том, что...
- Я не вляпывался! И ни в какие дела! - вставил Александр, мрачнея все боле.
- У меня сейчас начнется мигрень, ей-богу! - сказала Надежда Осиповна, впрочем, не слишком уверенно. Ее смущал твердый тон мужа.
- Не начнется! - возвестил Сергей Львович. - Не начнется! Все-с! Больше в этом доме не будет никаких мигреней!
- Как так - не будет? - спросила Надежда Осиповна уже негромко и смущенно. Вчера еще он плакал в ее объятиях. До чего переменчивый человек!
- Что теперь - все письма будем читать? Вслух? За столом? - спросил Лев шутовским тоном. - Я как раз на днях получил письмо от приятеля. Уморительно смешно! Из Гродненского полка, что стоит на Новгородчине... ну, вы знаете! Сказать, кто у них заправляет полком? Дама! Полковничиха. Офицеры смеются меж собой: "Полк в беде! Наш полковник сидит на биде!"
- Фи, как неприлично! - возмутилась мать.
- Молчать! - крикнул отец.
- Ах, да!.. Тут дамы. Простите! Но я ж - про Гродненский гусарский...
- Нет никакого Гродненского гусарского! - вспылил отец. - Ничего нет!..
- Как так нет? - попытался вставить Лев, но все напрасно.
- В православной стране составляется - что бы вы думали? - заговор афеистов! И кто играет в нем, так сказать, чуть не главную роль? Извольте видеть. Мой сын. Пушкин, Александр Сергеевич! Без него не обошлось!
Сергей Львович пережимал. Он возвышался над наглым сыном. Он брал реванш, торжествовал, упивался своим торжеством.
- Я не составлял никакого заговора. Паче - афеистов! - сказал сын все же в растерянности.
- ... И это в то время, когда государь вынужден воспретить даже масонские ложи, к коим когда-то и сам питал симпатии.
- При чем тут ложи? Вы, между прочим, напомню - тоже, по-моему, были масоном!
- Был! И что ж?.. Многие были. И возмущались даже - считали этот запрет чем-то кощунственным. Насилием над личностью. Но после убедились, что в том была государственная необходимость.
- Что? - переспросил Александр.
- Государственная необходимость! - повторил отец. - Вам, конечно, это не понятно!
- Жаль, я не успел побывать масоном! - сказал Лев - он все еще надеялся утишить скандал.
- Если мое мнение значит что-нибудь, - молвила Надежда Осиповна. - я просила бы прекратить все это! Всех!... - чуть смягчила она. - Прекратить!
- Я боюсь не за себя! Ты подумал, что станется - со мной, с матерью, если тебя сошлют в рудники? (О себе-то Сергей Львович думал как раз в первую очередь... что, если и ему придется ехать в Сибирь? С семьей? Какой обоз надо везти! А сборы! А решения - что брать, что оставлять? В какой-нибудь Березов...) Нет! - Сергей Львович повернулся к старшему. - Ты объясни мне! Почему повсюду, где опасно или как-то нечисто, или... где можно вляпаться... ты оказываешься тут как тут? Почему? Сперва порочные стихи... потом...
- Я не писал, учтите, никаких порочных стихов!
- Еще бы! Тебя отправляют на юг... на юг - заметь! - что вовсе не так плохо, за тебя хлопочут почтенные люди, мысля, что ты образумишься... что слабые надежды, которые ты возбудил в обществе своими юношескими опытами...
Александр улыбнулся.
- Считайте, что не было! И никаких надежд! Все надежды на меня были напрасны!
Он резко отодвинул стул.
- Вы нынче раздражены, papa! Объяснимся после!..
И вышел...
Он прошел к себе в комнату - и прежде всего собрал письма. Последние. Чтоб не оставлять их здесь, в доме; немного, всего несколько, спрятал на груди... Потом переоделся для выхода, накинул плащ. Минут через пятнадцать он был уже в седле и мчался в Тригорское...
XII
- Я обеспокоена вами! - сказала Прасковья Александровна даже как-то неприязненно - почти не взглянув, когда он вошел. - Что там у вас стряслось?..
О том, как именно слухи перекатываются из Михайловского в Тригорское и обратно, можно было только догадываться. Пошел один дворовый по мелкому делу в имение к соседу - и слух тут как тут. Но здесь прошло слишком мало времени, и... Хозяйка была одна за столом - девчонки при появлении Александра тотчас рассыпались по комнатам наводить красоту, ибо он застал их врасплох, в конце завтрака и все были по-домашнему... Алексис Вульф хотел было утащить его к себе, но мать сказала:
- Дай ему отдышаться, - и Алексей не настаивал.
За столом какое-то время побыла еще младшая девочка - Софи, втайне, по-детски влюбленная в Александра, потом незаметно выскользнула из комнаты.
- Хотите кофию? Я велю подать!..
- Нет. Благодарю!..
- А чаю?
- Пожалуй! Только не вчерашнего.
Они улыбнулись одновременно.
- Не дразнитесь! Вам прекрасно известно, что чай в этом доме всегда свежий. Караванный. И хранится в мешках... Нынче это мало кто делает! Я разоряюсь всегда - на эти колониальные товары! - и положила руку ему на руку. Он пригнулся неловко, поцеловал. Рука была опять необыкновенно мягкая и чуточку влажная. - Ну, сознавайтесь, что там творится у вас!..
- Ничего. Приходит письмо, меня касающееся... - Он вкратце поведал происшедшее.
Прасковья Александровна покачала головой.
- Ваш отец - человек старого закала! Он чувствует ответственность.
- Перед кем, позвольте?
- Не знаю. Перед вами, перед семьей!.. Перед властями, наконец!
- При чем тут власти? Что вы хотите сказать? Что мой отец зависит как-то от распоряжений властей?
- Ну, зачем так строго! Распоряжения! Может, пожелания... Вы безнадежно молоды, друг мой! Хотя по возрасту и пережитому - могли б и повзрослеть.
- Но что, собственно?..
- Просто вам не понять! Ваши отцы слишком долго ощущали подлость в жилах - что касаемо властей. Она посейчас растекается у них - вместе с утренним кофием! (Улыбнулась неловко.) А вы... ваше поколение... вы развращены, простите! Вас развратили надежды, связанные с началом настоящего царствования. Наш бедный государь как-то сам собой, какой он есть, умудрился возбудить много надежд - особенно у юношества - и теперь уж, верно, сам не рад! Всполошил много умов. Боюсь, мы еще не заплатили за это. То есть - полновесной монетой.
- Вы бесконечно умны, как всегда, вы - учитель жизни, но...
- Оставьте! Может, я вовсе не хочу учить вас жизни!
- Ну, ладно! Сдаюсь! Вы остановились...
- Ни больше ни меньше - как на Александре. Императоре. Самое интересное - что он во все это верил! До времени. В эти иллюзии... Покуда не понял, что имеет дело с Россией. И что в его собственных жилах все сопротивляется тому. В нем течет кровь не самых либеральных предков. Он испугался. Одновременно вас - и себя... своих собственных предначертаний и как они скажутся на всех на нас. (Она помолчала.) А что касается любезного Сергей Львовича... Вы рассказывали мне о вашем визите к губернатору с отцом. Вы там присутствовали при всей беседе?
- Да. То есть нет. Сперва был общий разговор, а потом я их оставил и пошел бродить по Пскову. Верней, так. Губернатор сказал, что ему еще надо о чем-то перемолвиться с отцом. Я и откланялся.
- Ну, вот! Возможно, самое интересное вы пропустили! Я - тоже местная помещица и знаю почтенного Бориса Антоновича. Не самый плохой человек. Но педант, педант! Это - немецкое. И... не храбрец - прямо скажем! Совсем не храбрец. Он испугался вашей истории - больше вашего отца. И, может, в том разговоре - в той части, что вы пропустили...
- Вы чудо, ей-богу! - Александр схватил ее руку, лежавшую на столе, и поцеловал. Сперва с тыльной стороны, потом перевернул - и ладонь. Она забрала руку, чуть не вытянула - из-под его губ.
