Человек обитаемый - Франк Буис
— Ну что, вы поймали вяхирей? — спросила она, будто они расстались вчера.
— Каких вяхирей?
— В прошлый раз вы ждали, когда они прилетят. — Я никого не убил в тот день.
— Надеюсь, не я тому причиной.
— Зачем вы вернулись?
— Я гуляла, фотографировала. Насколько мне известно, это не запрещено.
— Есть много других мест, где можно погулять. — Не волнуйтесь, у меня нет ни малейшего намерения тревожить вас.
Повисла тишина. Девушка и вправду не тревожила ничего подвижного или неподвижного, она была дополнительной гармонией в песне мира. Именно потому, что она ничего не тревожила, Калеб окончательно сбился с толку. Все эти месяцы не успокоили волнения. Даже стоя на приличном расстоянии, Эмма пыталась околдовать его. Мать наблюдала. Калеб опустил глаза. Пчелы перелетали с цветка на цветок, а на их помпезные задние лапки налипала узловатая пыльца. Стоя под бельевыми веревками, Прива рассматривали пару. В тот момент им не понадобились очки, чтобы видеть настолько далеко.
— Да вы смеетесь надо мной, не так ли? Именно поэтому вы вернулись?
— С чего вдруг вы решили, что я над вами смеюсь? — Тогда зачем еще вам сюда приходить?
Эмма протянула руку и повернула ладонь к небу. — Что вы видите перед собой?
— Уж не знаю, что вам там наплели, но я не умею читать по линиям на руке.
— И не нужно. Что вы видите?
— Ничего, там пусто.
— Жаль.
— Чего именно жаль?
— Что вы не видите того, что туда можно положить;
— Мне нечего положить на вашу ладонь.
— Тогда, может, позже.
Калеб не сводил с нее глаз.
— Ни сейчас, ни позже, и можете не возвращаться — у меня для вас ничего не появится. Уходите, пока я вас не проклял.
Эмма убрала руку, прижала кулак к груди, постояла с мгновение и удалилась, словно протиснулась в ту же временную щель, откуда появилась месяцами ранее. Когда ее силуэт скрылся из виду, Калеб все еще различал перед собой протянутую ладонь — ту самую, которую не хотел брать, но где прочел безумную надежду.
«Все правильно, сын, но не расслабляйся, она вернется, я чувствую».
Кроме почтальона, в дверь обычно никто не стучался. Калеб мог бы выглянуть в окно перед тем, как открыть. Теперь она стояла на пороге, и придется что-то с этим делать, как тогда, осенью, под кронами дубов, или три дня назад у ограды. В этот раз она принесла щенка. Малыш скулил и дрожал, глядя на нее большими глазами, грустными и остекленевшими. Никогда Калеб и Эмма не стояли так близко, почти касаясь друг друга.
— Кажется, он болен, — сказала она.
— Так отведите его к ветеринару.
Эмма изменилась в лице, словно ребенок, которого поймали на шалости, и сделала вид, будто уходит, но очень медленно.
— Подождите, дайте его мне, я посмотрю, раз уж вы здесь.
Эмма протянула щенка, и яркие лучи утреннего солнца осветили шелковую кожу рук. Калеб осторожно взял малыша, и тот мгновенно перестал скулить и дрожать.
— Стойте тут! — приказал Калеб перед тем, как войти в дом, но дверь не закрыл.
Эмма ждала на пороге, не осмеливаясь ни наклониться, ни сдвинуться с места. Она не слышала, что происходит внутри. Не пыталась войти из страха развеять чары, представляя, как руки Калеба обнимают и гладят щенка. Она не знала, как именно целители прогоняют боль, но силилась вообразить, какой след те же самые руки оставили бы на ее коже.
Калеб вернулся через несколько минут с щенком, целиком помещавшимся у него в ладонях. На мгновение Эммой овладела паника при виде обмякшего тельца, закрытых глаз и склоненной набок головы. Калеб увидел ее отчаяние.
— Не волнуйтесь, он просто спит.
— Он выздоровел?
— Чтобы узнать наверняка, придется подождать. Если нет, сходите к ветеринару.
— Спасибо, Калеб.
— Что?
— Калеб. Вас ведь так зовут?
— Да. Давно я не слышал собственного имени.
Эмма взяла щенка. Крохотное тельце снова завибрировало. Он безмятежно спал. Дрожал не он, а руки Эммы. Калеб отошел на два шага и уже собирался закрыть дверь. Она не нашла других слов, чтобы помешать ему:
— Иногда просто ничего нельзя сделать.
— Не думаю, что он серьезно болен.
Она опустила глаза на уснувшего щенка. Калеб тоже смотрел на животное.
— Я не о нем говорю…
— Вы должны уйти прямо сейчас, — сказал он, положив руку на косяк.
Насекомые, точно фигурки из музыкальной шкатулки, вились вокруг герани в каменном горшке. Эмма с вызовом подняла глаза — единственное, что ей оставалось после того, как слова закончились.
— Почему вы не закрываете дверь?
— Я у себя дома.
— Кто-то вроде вас должен везде чувствовать себя как дома.
— Кто-то вроде меня?
— Способный исцелять, творить добро — вот что я имела в виду.
— Я не могу исцелить всех на свете, а ваш щенок еще не выкарабкался.
— Уверена, что он уже выздоровел.
Пес выбежал из дома. Он переводил взгляд с девушки на Калеба.
— Нет, вы не знаете.
— А больше вы ничего не хотите мне сказать?
Губы Калеба остались неподвижны.
— Вы не ответите?
Калеб захлопнул дверь, выждал с мгновение, а после подошел к окну. Эмма уже добралась до калитки, и он смотрел, как она, одетая в черное, словно неутешная вдова, погружается в тень кипариса.
«Что я тебе говорила? Зачем ты открыл дверь? Я отлично вижу, что ты попался в сети ее прекрасных глаз, простофиля. Если поддашься, я ничем не смогу помочь. Никто больше не защитит тебя».
Гарри
Гарри упражнялся в скручивании сигарет под насмешливым взглядом собаки. Он извел уже половину бумаги и литры слюны во имя довольно скромного результата. Наконец писатель стряхнул остатки табака со стола и поджег нелепый пучок, вспыхнувший, словно фитиль от петарды.
Гарри вспомнил все, что рассказывал мэр о семье, живущей по ту сторону долины, — точнее, о парне, имени которого даже не спросил. Ему хотелось узнать, как выглядит изгой, побольше о нем разведать, понять, действительно ли тот такой дикарь, как говорит мэр. Гарри представил ферму с расставленными вокруг капканами и мужчину у окна с ружьем в руке. Не похоже, чтобы мэр собирался представить писателю чудаковатого гражданина. Кроме самого мэра и Софии,
