Пеликан - Мартин Михаэль Дриссен
— За дом — грудью встанем! — отчеканил Андрей, снова натянув по самые уши фуражку с желтой лентой, лежавшую на его кудрях как крошечный ореол.
— Что касается оплаты, — уточнил Горват. — Много мы тебе, конечно, при нынешних обстоятельствах предложить не можем. Но, когда война закончится, получишь постоянную должность и оклад. Даю слово.
— Я выполняю свой долг перед родиной, — с достоинством сказал Андрей и начал притормаживать, чтобы вагон плавно зашел под навес нижней станции и остановился точно перед отбойниками, как он столько раз видел у Тудмана.
На Лайку Катарина перестала обращать внимание. В один прекрасный день она по какой-то причине больше не захотела ее видеть. Одержимая поп-группой, состоявшей из парней в расстегнутых рубашках и кепках, она говорила, что хочет эмигрировать в Америку, а именно в округ Ориндж.
У Йосипа наконец появилось время, чтобы заботиться о Лайке, но собака все больше ему досаждала. Она стала настолько пугливой, что постоянно дрожала, глаза вечно были навыкате, к тому же псина заметно похудела и перестала быть чистоплотной.
Он подозревал жену в том, что в его отсутствие она издевается над собакой, и это было не исключено, но поймать ее с поличным не удавалось.
Теперь, когда Андрей предал Йосипа, устроившись на его работу, Лайка олицетворяла собой призрак прошлого, от которого он хотел избавиться.
Если бы Андрей с ним посоветовался, все было бы иначе. Если бы Андрей с ним поговорил, то получил бы его благословение. Жизнь не стоит на месте — сам он оказался по ту сторону истории, но это не означает, что нужно завидовать счастливчикам. Он мог поддержать его добрым советом, помочь разобраться с техникой. Он отдал бы ему свою фуражку.
Поведение Андрея так задело Йосипа, что он даже подумывал возобновить шантаж, хотя особого смысла в этом уже не было. Андрей теперь не почтальон, у него другая работа и новые правила. Если потерял чью-то любовь и уже не в твоей власти причинить боль, значит, все кончено.
Просить Андрея забрать собаку ему не хотелось, и он позвонил с этим предложением Яне, но безуспешно.
— Я не смогу присматривать за собакой, — решительно заявила она. — К тому же сейчас война, и если нападут на Загреб, что делать одинокой беззащитной женщине? Как ты можешь просить меня об этом, Йосип?
Он извинился и собрался пойти с Лайкой на холмы, чтобы прикончить ее там из старого служебного револьвера.
Но потом пересчитал патроны и одумался, да и Лайка уже несколько дней будто бы лучше себя вела.
Йосип надел на нее поводок и пошел в порт.
Под ясным голубым небом, будто бы специально украшенным несколькими нарядными облаками, городок нежился в объятиях бухты, и если представить себе, что нет бетонной коросты новостроек, то был совершенно таким же, как на старой цветной открытке, где склоны еще сплошь покрыты лесом, пусть и невероятного зеленого оттенка. «Гранд-дама Адриатики», — гласила подпись ажурными белыми буквами внизу.
В реальности же ситуация была намного серьезнее. Лодки в порту недвижно дрейфовали на вонючем нефтяном ковре. Веревки, опускавшиеся в воду от кнехтов и колец, чернели слизью высоко над поверхностью воды. На набережной свалили в кучу сети, которые, наверное, больше никогда не залатают, — они напоминали гниющие раздутые старые трупы. Всюду лежали черные трупы пеликанов, неподвижные чучела угольного цвета, будто мумифицированные для перехода в потусторонний мир. А один птенец — и так уродливейшее из творений природы — стоял на теле матери или отца, по клюв черный от нефти, словно ребенок после неудавшегося костюмированного праздника.
Волна, покрывшая грязью тросы и остовы лодок, оставила вдоль набережной и на обломках скал у подножия пристани широкую черную кайму, будто вся портовая бухта превратилась в пригоревшую сковороду, которую никто никогда не отмоет.
Йосип смотрел на побережье. Всюду, куда только падал взгляд, эта черная траурная лента. Его городу, некогда белой даме, приходилось смириться, опустив снежные юбки в слякоть.
Не удостоверившись, дома ли Андрей, он привязал Лайку к решетке подвального окна. Эта собака больше не его проблема.
Лайка не очень боялась пушечных залпов, пока они раздавались достаточно далеко. Она ведь и так уже многое повидала. Правда, со временем она стала крайне пессимистичной. Девочка ее не жаловала, а теперь еще и вернули куда-то, где она уже бывала раньше. Но оставили на улице, а тут холодно. Когда она садилась, холод булыжников поднимался к самому крупу, а когда вставала, ветер хлестал в грудь. К счастью, она привязана, иначе непонятно, куда деваться. Обидно, что не дотянуться до бумажных пакетиков и картонных коробок из гриль-бара, раздуваемых по набережной и соблазнительно пахнувших колбасой и мясом; ветер крутил их в вальсе вне зоны ее досягаемости. Она облизнулась и несколько раз кашлянула, так хрипло и сильно, что сама испугалась. В бухте горел корабль, над новостройками поднимались столбы дыма, слышались хлопки и звуки выстрелов в непредсказуемой последовательности, заставлявшей ее нервничать. Она боялась, что во всей этой суете о ней забыли и что никто никогда ее больше не покормит. Иногда она лаяла, но никто ее не слышал. Может, это и к лучшему — никогда ведь не знаешь, что за человек пройдет мимо. Медленно проехала машина, доверху груженная стульями и домашней утварью. Она казалась движущейся пирамидой из мебели, за которой следовали два мальчика на мопеде с тачкой, чемоданами и сумками, но этих людей Лайка не узнавала. Дрожа, она семенила взад-вперед, и ее горло сдавливало всякий раз, когда натягивался поводок.
Ждать она привыкла, но на этот раз ожидание длилось слишком долго. Несколько пеликанов приковыляли на площадь в надежде схватить разлетающиеся коробки, но безуспешно. Они тоже выглядели странно — скорее черные, чем розовые, и двигались еще более неуклюже, чем обычно, хотя и не были привязаны. Один то и дело падал и едва мог подняться, бессильно расправляя одно крыло, хотя у этих животных их было два. Лайка, как обученная гончая, наблюдала за бедолагами с презрением. Ужасно воняло нефтью, перебивавшей все остальные запахи. В итоге один пеликан остался лежать, а его сородичи сдались в попытках раздобыть еду. Они стояли почти неподвижно, время от времени то поднимая, то снова опуская черные как смоль ноги, крутили головами, некоторые из которых были еще розовыми, и будто удивлялись, осматривая склеившееся оперение.
Все было нехорошо.
К счастью, приближался высокий хозяин, хозяин этого дома. Неизвестно, обрадуется ли он, но на всякий случай Лайка завиляла хвостом. Сказав что-то непонятное, но
