Генеральская дочь - Ирина Владимировна Гривнина
Я пытаюсь крикнуть — голос не слушается, — инстинктивным движением протягиваю вперед руки и, не удержавшись, лечу вниз, вниз, вниз…
И просыпаюсь от собственного крика…»
После всего, что случилось за последние несколько месяцев, он решил, что не желает более прятаться, и, когда в очередной раз наступило 5 декабря, вышел на традиционную диссидентскую демонстрацию. Словно для того, чтобы замкнуть кольцо, его задержали и доставили в то самое отделение милиции, где когда-то, мальчишкой, он видел человека, избитого «за стихи».
Так его имя попало в списки «неблагонадежных», что давало формальное право перестать блюсти «чистоту», подписывать все циркулирующие в их кругу письма протеста и еще активнее включиться в помощь. Он выбрал то, чего никто не любил делать: провожать родных на лагерные свидания. Дело было дурацкое, нехитрое и негероическое: тащить рюкзак и пару чемоданов, набитых жратвой, на вокзалах или в аэропортах выяснять расписание, устраивать жен зэков, которых он провожал, в гостиницу. Но и это дурацкое дело раздражало власти предержащие, сопровождающих норовили обыскать, пугали арестом…
Наконец ему доверили работу сложную и ответственную: объехать Сибирь, навестить ссыльных политиков, отвезти продукты, деньги, вещи и самое главное — письма, которые можно было доверить только надежной оказии.
Передвигаться по Сибири (вернее, над Сибирью) пришлось, как следует из дневниковых записей, почти исключительно самолетом.
«Я ненавижу аэропорты. Суетливая толчея в километровых очередях у касс. Матери с орущими благим матом грудными детьми, Бог весть зачем оставившие родное гнездо и мчащиеся через огромную страну к неведомым родным. Грустные люди, в ожидании вожделенного самолета спящие прямо на полу, на разостланных газетах…
Аэропорт — перекресток сотен дорог, зажатых в железной руке расписания полетов. Стоит погоде чуть испортиться — рука безвольно разжимается. И металлические голоса объявляют в громкоговоритель:
„Рейс 475 Москва — Якутск — Магадан задерживается на двенадцать часов… Пассажирам рейса 89 ждать дальнейших объявлений…“
Остается надеяться, что не объявят, как в известном анекдоте: „Пассажиров, следующих до Новосибирска, просят уйти из аэропорта“…»
Он объехал, вернее, облетел пол-Казахстана, сделав лишнюю остановку под Алма-Атой, чтобы поговорить с желающими выехать в Западную Германию немцами и сфотографировать, по просьбе «Хроники», знаменитую спецпсихушку, перебрался в Сибирь и навестил ссыльных под Омском и Иркутском (по пути на день задержался в Красноярске, передавая тамошним «тайным» диссидентам письма от москвичей), и вылетел поближе к Северу, в Якутск.
Здесь у него было несколько адресов: три — в Магаданской области и еше два — в Якутии, но начать он решил не с самого дальнего, что было бы логично, а с самого для себя важного. Чувство вины («в мыслях своих виновен») гнало его в маленький, не обозначенный на карте поселок в паре часов лёта от Якутска. Он представлял себе человека, осужденного на одиночество в непроницаемой полярной ночи, без друзей, без единой сочувствующей души.
«Пилот объявляет по радио:
„Температура за бортом — минус 50 градусов. Местное время — 16 часов…“ Четыре дня. Середина марта. В Москве в это время светит солнце, а здесь — глубокая ночь. Слабые, далекие огоньки. Стюардесса, светя фонариком, ведет нас к ним через летное поле, покрытое плотным, как асфальт, снегом. Очень холодно. Не спасают огромный „сторожевой“ тулуп, пожертвованный мне для поездки неизвестным доброжелателем, три шерстяных свитера и теплые кальсоны под брюками. Непривычное ощущение: словно бы на тебе вообще ничего не надето. Тяжко дышать: горло обжигает. Наконец дошли, вошли и изумленно оглядываем друг друга: четверть часа на якутском морозе преобразили москвичей. Бороды, шарфы, воротники украсились сверкающим кружевом инея. Теперь он потихоньку тает, превращаясь в крошечные капельки воды, и я вижу, как вытягиваются лица моих спутников. Можно поспорить, что даже многоопытный путешественник не в состоянии вообразить себе ничего подобного аэропорту города Якутска.
Первое впечатление: ты попал в легендарные края суровых героев Джека Лондона.
Грубо сколоченное, огромное помещение наподобие сарая.
Из-за толстого слоя неровно замерзшей грязи пол весь в ухабах и колдобинах.
Серебристый иней осел на стенах, словно память о тысячах людей, побывавших здесь с октября, сконцентрировалась в ледяных кристалликах их замерзшего дыхания. Все остальное (кроме инея) — черное, темно-серое, грязно-коричневое. В полутемном свете слабеньких лампочек, среди чемоданов, узлов, ящиков с багажом, копошатся грязные, небритые люди.
Усталый голос из репродуктора:
„Пассажиры рейса Москва — Якутск! Кто летит дальше — подойдите к кассе, отметьте билеты…“
У кассы — толпа. Это не очередь, мест на ближайшие рейсы давно нет, здесь собрались неунывающие ловцы счастья, надеющиеся на неведомую удачу. Их и обойти можно только чудом. Я вытаскиваю из кармашка рюкзака пластиковую сумку с „заграничной“ картинкой. Подняв ее над головой, что есть силы ору кассирше:
„Танечка! Танечка!..“
Разумеется, ее зовут не Танечка. Но — она опытная: подняла голову, увидела сумку и понимающе улыбнулась:
„Граждане, граждане! Пропустите! Это — наш сотрудник…“
И — вот он, вожделенный билет на ближайший самолет до Синей Горы…»
К сожалению, о том, как он провел время на Синей Горе, узнать невозможно: следующие страницы вырезаны из тетради бритвой, от них осталась только узенькая полоска начальных букв, по которым даже приблизительно ничего не поймешь.
Сразу после вырезанных листов идут черновики стихов:
Забудь любовь
Заботы и мечты
Весь пестрый хоровод прошедших лет
И груз невзгод чужих
.
И горький мед пережитых побед
И не зови
И не кори друзей
Начни по кругу жизни новый путь
А самых близких
Ты за все прости
Спаси их
Пожалей
И — позабудь
После — несколько стихотворных же, по всей видимости, строк, густо зачеркнутых, а дальше — какие-то отрывки, заготовки, скорее всего, к неосуществленным сочинениям:
«…люди верят нам, считают, что все диссиденты — как Сахаров, или как ТатМих, или СашаЛ, или… но всех их не перечтешь. Вот ведь горе: тех, других, совсем мало, но они портят, как ложка дегтя портит, по поговорке, целую бочку меда…
Как говорят французы — la creme de la creme…»
Что же все-таки случилось на этой самой Синей Горе?
Стороною, от друзей, гостивших там в разное время (обитатель Синей Горы был личностью популярной, так что от визитеров отбою не было), я тогда же слыхала весьма неаппетитные отзывы.
Стосковавшись за несколько тюремных месяцев по обществу прекрасных дам, бедняга- ссыльный нашел утешение в объятьях местной красотки,
