Йалка - Марина Чуфистова
Он опрокинул стакан в горло и предложил сыграть в мафию.
– Нельзя играть в мафию втроем, – устало сказала Натали.
– Йалка, не сочти за грубость. – Обычно как раз грубость и звучит. – А что у тебя под маской? Я не настаиваю. И был у меня друг, я рассказывал, помнишь? Но он никогда не снимал. Я знаю, что у вас там ничего особенного…
Миша мог продолжать бесконечно. Я не любил снимать маску не дома, чтобы на нее не попала пыль. Но в квартире Миши так чисто. И мне правда хотелось снять ее. Я взял салфетку из пачки на столе, оттянул край на подбородке и отделил маску от лица.
– О, черт! – Миша зажал рот рукой и бросился к раковине.
Он блевал, как обычно показывают в несмешных комедиях. Люди реально так могут. Даже через нос. Оторваться невозможно.
– Прости… чувак, – причитал он между приступами. – Я… в… говно…
Я не заметил, как Натали оказалась слишком близко. Она протянула руку. И ток пробил позвоночник. Неужели и она?
Я скрипнул пятками по полу и бросился к выходу. Шум в ушах заглушил все, что пыталась сказать Натали. Кажется, она извинялась. Я сунул ноги в кроссовки и выбежал. Зачем я бегу?
В лифте я глянул на свое отражение. И чего тебе надо? Надел маску. Черт! Руки вспотели, она плохо прилегала. Салфетку потерял, пока бежал.
Что за день? По крайней мере, мне некогда думать о том, что я стал безработным так эффектно.
Было почти два ночи, когда я добрался до дома. И ожидаемо не смог открыть дверь. Почему-то я знал, что не попаду домой. Элина закрылась на внутренний замок. Я позвонил в дверь. Потом позвонил Элине. Я слышал, как она сбросила вызов. Вот он, достойный венец этого дня. Заговорил пафосно. Но когда я подавлен, так и тянет на эффектные фразы.
Я постоял какое-то время и ушел. Не сидеть же под дверью на коврике, как провинившийся пес. Что подумают соседи? Они и так много думают. А мне есть дело до того, что они думают? Да.
Куда идти? Маска плохо держалась, в нее уже попал какой-то мусор, шерсть, стало трудно дышать. Попросить у Элины хотя бы кейс? Нет, она не откроет. Промокшая, а потом высохшая рубашка превратилась в рубище. Нуоли нельзя носить лен. Кто вообще решил, что нужно шить льняные вещи для нуоли? Как же хотелось помыться. Но мне дорога только в реку.
На любимом левом берегу я сбросил ненавистную рубаху и нырнул. Вода казалась мягкой и дружелюбной. Наверно, так же уютно в животе у мамы. Мама. Сейчас проверяет документы, зашивает деньги во внутренних карманах. Она не ляжет спать. Побоится проспать. Да и не сможет уснуть. Будет ворочаться с бока на бок. Утром Серега отвезет на своей «приоре» их в аэропорт. Он обещал. Они сядут в самолет. В бизнес-класс. Нуоли летают в бизнес-классе, потому что в экономе не помещаются наши длинные ноги. Интересно, Сулл Расинский со своим метром семьдесят тоже летал в бизнес-классе? Мама пропустит папу к иллюминатору, а сама сядет у прохода. Про себя прочтет «Отче наш», ведь Всему Сущему она уже заказала большую службу по интернету. Самолет взлетит, и я впервые не получу блестящий цветочек с пожеланием доброго утра.
Кажется, я забыл дышать. А может, мне уже не надо, и я стал частью воды. Мы же тоже на восемьдесят процентов состоим из воды. Состоим же? А остальные двадцать? Пустота. Ничего. Маска.
Я зацепился ногой за водоросль и вынырнул. Мне хочется верить, что это была водоросль или какая-нибудь рыба. Меня далеко отнесло от берега. Мою одежду едва можно различить на песке. Если б не голубая рубашка.
Я сидел на песке и смотрел на огни города. В окнах дома Миши было темно. Наверняка они спят. Пусть они спят.
Высохнув, насколько это возможно, я надел дурацкую рубашку, натянул джинсы, мокрая шерсть на ногах больно заломилась. Кроссовки положил под голову и лег. Хотелось смотреть на воду и слушать ее мерное журчание. Слушать и думать. Думать о чем? Ни о чем. Ни о чем не хочется думать. Просто слушать реку. Ее дыхание. А если приложиться ухом к песку, можно услышать биение сердца. Чье оно? Мое или земли? Верховской утверждал, что слышал сердце земли. Теперь я понимаю, что он слышал последние отчаянные удары своего замерзающего сердца.
Я проснулся от дрожи. Замерз. Песок подо мной стал таким мокрым, что казалось, я лежал в луже. Только б это был разлив реки. Умоляю. Я поднялся, солнце тоже поднялось из-за горизонта. Несмотря на рассветный холод, пот пробил меня так резко, что захотелось броситься в воду. Маска. Неужели я ее потерял? Опять.
Окинув взглядом себя, в надежде, что она прилипла к какой-нибудь части тела, я начал ходить по берегу, присматриваясь. Какая-то коряга оказалась рядом. Неужели река так сильно дышала. Или баржа. И моя маска уже на подходе к Азову. Мне придется до конца жизни ходить в бесплатной маске? Не сильно надеясь, я подошел к коряге. Моя маска зацепилась за сук и моталась на гладких речных волнах. Я схватил ее и прижал к себе так сильно, словно боялся, что она исчезнет. Ведь то, что она нашлась, – не что иное, как чудо.
Натянув мокрые кроссовки, я пристроил кое-как маску и побежал. Да, наконец я бегу. Так много разговоров и мыслей о беге. Оказалось, надо просто решить куда и бежать. Я знал, куда мне бежать. Есть только одно место, куда я могу добежать, и куда, я знал, даже в такую рань меня пустят.
* * *
Красный четырехэтажный дом будто притягивал солнечные лучи. Стекла в окнах, затуманенные летней ростовской пылью, казались счастливыми. Ключа у меня нет. Я прыгал у двери в ожидании, когда кто-то выйдет. Девушка с пуделем со второго или дед с костылем с первого. Никто не выходил. Рубашка, льняная и голубая, превратилась в смиряющую. Не с тяготами жизни, правда. А с тем, что я ее точно выброшу. Может, даже сожгу. Может, даже в полнолуние. Ноги в мокрых кроссовках покрылись волдырями. Никогда не бегайте в мокрых кроссовках.
Ну почему никто не выходит? Уже пять утра! Никому не хочется прогуляться по солнечному двору? Где-то залаяла собака. Не где-то. В гаражах. Я вспомнил о доме. Между такими же гаражами в Архангельске жил бомж. Старый нуоли. Может, и не старый. Но шерсть у него свалялась и пожелтела. Из одежды круглый год он ходил только
