СНТ - Владимир Сергеевич Березин
А с морщинами она справится, наверняка про это написано в книге.
(колодец)
Колодец вырыт был давно.
Всё камнем выложено дно,
А по бокам, пахуч и груб,
Сработан плотниками сруб.
Он сажен на семь в глубину
И уже видится ко дну.
А там, у дна, вода видна,
Как смоль, густа, как смоль, черна.
Владимир Солоухин
Они приезжали на дачу в одно и то же время – ночью, после пробок. Больше всего Римма любила осень и весну, когда ещё не лёг или уже стаял снег. Тогда посёлок встречал их чёрными безлюдными домами, тишиной и пустотой. Только кое-где горели огоньки – там доживали век старики, которых наследники выпихнули в дачный рай.
Осенью из-за соседских заборов раздавался гулкий звук падающих яблок.
Римма ставила машину под соснами – яблонь на участке не было. Ничего, собственно, другого – прежний хозяин не любил цветы и плоды. Крепкий старик, причастный к каким-то оборонным делам, поэтому ему и досталась эта дача. Старик преуспел в науке убивать, а за остальным не следил. Даже за своим стремительным старением – оно было ему неинтересно.
Римма ещё застала его – сухоногого и горбоносого – незадолго до смерти. Он ушёл безболезненно, будто повернул тумблер на своей секретной установке. Дети давно разбрелись кто куда. На родине остался один внук, и сейчас он выгружал с заднего сиденья пакеты.
Посёлок накрыла чёрная осенняя ночь, ещё не холодная, но уже утратившая доброту лета.
За два года роли в их паре давно распределились: она что-то делала на кухне, он разжигал камин.
Всё это наполнялось той буржуазностью, которой ей всегда не хватало, – сытость, здоровье, чистота.
Иногда Римме казалось, что вот-вот и её потянет зайти к кому-нибудь из антикварных соседей. Наверняка у них булькают на дачах самогонные аппараты, и она убежит от тонкого запаха одеколона к сивушным ароматам уходящей натуры. Будет часа два слушать сбивчивую старческую исповедь: знаешь, дочка, в сорок седьмом вывел я этот смертоносный вирус и спрятал пробирку тут, под крыльцом… Что-нибудь такое. Впрочем, она знала, что никогда так не сделает.
Римма приходила с кухни, и они сидели с бокалами, глядя на огонь.
Но в этот раз протяжный механический крик, похожий на крик чайки, разорвал их вечер. В дачный посёлок приехала пожарная машина – кто-то из стариков напутал с проводкой, или он просто неумело воровал электричество.
Одевшись, они пошли посмотреть. Хозяина или хозяйку уже увели к соседям, таким же старикам, пожарные сворачивали свои шланги, а дом парил в темноте мокрыми боками. В воздухе пахло тоскливой затушенной гарью.
Римма поразилась тому, как выглядел её друг, – его било мелкой дрожью. Сперва она решила, что он испугался, но нет, тут было что-то другое.
– Не люблю пожарных, – вдруг сказал он.
– Ты про то, что они воруют?
– Все воруют, нет. Просто была одна история в детстве, неохота рассказывать.
* * *
Они уже вернулись, и Римма стояла перед зеркалом. Зеркало, старое и мутное, но большое, от пола до потолка, отражало её обнажённую фигуру во весь рост. Амальгама кое-где облупилась, и на её месте была чёрная подложка, цензурировавшая изображение.
– Да, это портал, – сказали ей в спину.
– Точно, – подхватила Римма. – В иные миры. И ты в детстве шагнул туда вслед за играющим котёнком, чтобы стать королём на последней линии.
– И попал в странный, бесцветный мир, в котором всё как у нас, только наоборот.
– Я могла бы отправиться туда за тобой.
– Тогда нажми на окантовку справа. Нет, не так. – Он сделал рукой движение – как.
Римма недоверчиво нажала, внутри что-то щёлкнуло, и зеркало открылось, как шкаф. Там и был шкаф – пустой и пыльный. Удивительно, как его встроили в стену. Удивительно было то, что она два года смотрелась в это зеркало, повешенное поверх пустоты.
В пустоте вполне мог поместиться человек: какая-нибудь давно умершая старушка могла прятать тут любовника, пока её муж ковал ядерный щит.
Но никакого скелета перед ней не было – только серые колбаски пыли.
Ночью, утомившись от разнообразных акробатических упражнений, она стала засыпать, но вдруг почувствовала, что зеркало манит её. Римма вновь подошла к нему и нажала на секретную панель. Зеркало открылось, но никакого шкафа сзади не было – за открывшейся зеркальной дверью была гладкая поверхность дерева.
Римма посмотрела на мирно спящего друга, снова потрогала раму и ушла курить в другую комнату, к большому окну. В доме было тепло, и только по тонким веточкам инея можно было угадать, какой холод за стеклом.
Вызвездило.
Римма умела находить только Кассиопею и Большую Медведицу – обнаружила их и успокоилась. Всё это напомнило ей комическое переложение истории Синей Бороды.
Дым висел вокруг неё разводами, казалось размышляя, в какую сторону ему лететь. Римма раздвинула его руками и пошла досыпать. Чуда нет, просто она не сделала нужное движение. Но так или иначе, она не уронила платок в кровь.
Наутро Римма проснулась бодрой, чего с ней не случалось давно.
С запада пришли тучи, дождь всё пытался начаться и не начинался. Это не помешало хозяину запечь рыбу на углях, и завтрак превратился в обед.
– Ты ночью хотела залезть в зеркало, – меланхолично произнёс её друг, сдвигая рыбьи кости на край тарелки.
– Да, что-то потянуло. Ты почему мне раньше не рассказывал?
– Хотел разыграть, а потом как-то забыл.
– Оно не открылось.
– Значит, не надо.
Римма не поленилась и снова пошла к зеркальному шкафу. Она сделала всё то же, что и ночью, нажала и потянула. Створка открылась, и она увидела всё то же, что и вчера, – большую пустую нишу без перегородок. Пыль. Втянула ноздрями запах старого дерева.
Ничего, пустота.
Она выбралась из дома и решила собрать черноплодную рябину – то единственное съедобное, что росло здесь.
Кусты нависали над старым колодцем, который был давно засыпан. Над землёй торчало только одно верхнее кольцо. Внутри бетонного круга тоже что-то росло – серое, сорное и бессмысленное.
Вода в дом шла теперь через глубокую скважину, и кольцо можно было убрать, но, видимо, незачем.
Здесь всё было – незачем.
Убирать старые доски было незачем – Римма видела, как они всё глубже опускаются в землю, становятся трухой и в конечном счёте – землёй.
Черноплодка марала пальцы фиолетовым, она поспела до мягкости. Птицы уже приметили эти ягоды, и Римма без всякой брезгливости отмечала поклёвки.
Друг подошёл к ней сзади и
