Океан на двоих - Виржини Гримальди
– Ты дура от природы или учишься по вечерам?
Тогда
Декабрь, 2007
Эмма – 27 лет
Завтра Рождество, и я получила подарок авансом: Агату выписывают из клиники.
Врачи хорошо позаботились о ней. Они говорят, что она страдает депрессией и тревожным расстройством. Ее подлечили, и она будет проходить терапию.
Она поклялась мне, что больше не хочет умереть.
Но поняла это не сразу. Очнувшись после своей «глупости», она жалела, что ей не удалось.
Писать фломастером на стенах – вот это глупость. Разбить стакан – глупость. Отрезать себе челку – глупость. Но проглотить две упаковки противотревожного препарата – это называется попыткой самоубийства.
Мима так и не смогла произнести эти слова, она предпочитает эвфемизмы. Она нашла Агату бездыханной на кровати, подумала, что она умерла, Миме пришлось оставить ее одну, дойти до телефона и позвонить спасателям, ждать нескончаемые минуты, потом подъехал фургон, люди вошли в дом, пытались разбудить ее внучку, увезли ее, она не знала, увидит ли ее еще, пришлось отправиться за фургоном на своей машине, останавливаться на светофорах, пережидать красный свет, искать место на переполненной парковке, сидеть на пластиковом стуле, глядя на часы на белой стене, гнать от себя мрачные мысли, вздрагивать каждый раз, когда открывалась дверь, мысленно торговаться с Богом, обнаружить, что уехала из дома в тапочках, пришлось выслушать врача, который сообщил ей, что они сделали промывание желудка, что Агата выкарабкается, но ей надо лечь в клинику. Миме пришлось тысячу раз задаваться вопросом, почему Агата это сделала. Можно ли было ей помешать. Так что, если Мима хочет называть это глупостью, я, конечно, не стану ей перечить.
Агата ждет меня в своей палате. Кто-то должен был приехать за ней, одну ее не отпускали. Ее сумка собрана, она уже надела пальто, бросается мне на шею. Я не видела Агату с тех пор, как ее положили в клинику. Она звонила мне каждый день, но навещать не разрешала. Я зарываюсь лицом в ее кудри, чтобы за больничными запахами ощутить запах сестренки. Я обещала себе не плакать, не портить этот радостный момент, но так испугалась, когда это случилось, что теперь плотину прорвало. Действительно, я никогда в жизни не была в таком ужасе. Передо мной замаячила перспектива потерять сестру, открылись очертания мира без нее. На пороге разлуки уже было невозможно дышать. Я и представить боюсь, что же там, за порогом.
Я не задаю Агате никаких вопросов, хотя в голове их роятся сотни после ее поступка. Важно только то, что она здесь. Передо мной. Живая.
Я умираю от желания выяснить причины, узнать, думала ли она об этом раньше, или это был порыв. Стало ли ей невыносимо жить, или она хотела умереть. Стремилась избавиться от боли или от самой жизни. Разница огромная. Я не перестаю думать, до какой черты надо дойти, чтобы решиться положить всему конец. Боль, которую я чувствую, представляя себе ее отчаяние, временами просто физическая. Не знаю, действительно ли мы чувствуем эмоции друг друга, потому что вышли из одной утробы, но несомненно одно: между братьями и сестрами существует связь, столь же необъяснимая, сколь и неосязаемая, позволяющая понимать друг друга с полувзгляда и прощать в одну секунду, этакий мост, по которому проходят чувства, связь, терзающая нутро, когда другому плохо, и окрыляющая, когда другой счастлив.
Я закидываю ее рюкзак на плечо, Агата оглядывает палату в последний раз, я беру ее за руку и веду в жизнь.
Тогда
Декабрь, 2007
Агата – 22 года
Я не могла не наткнуться на него однажды. Он идет к дому своих родителей в тот самый момент, когда я выхожу купить сигарет.
– Счастливого Рождества, Агата.
– Несчастливого Рождества тебе, ублюдок.
– Я пытался тебе дозвониться. Почему ты не отвечала?
– Мне нечего тебе сказать.
– Мне очень жаль. Это не то, что ты думаешь. Я ничего к ней не испытываю. Это был несчастный случай.
– А. И что ты написал в протоколе? Что она неудачно поскользнулась и насадилась на твой член?
– Кончай свой цинизм, это ничего не значило! Я люблю тебя. Она заводила меня неделями, ни один мужик бы не выдержал. Она знала, что у меня есть девушка, наверное, это ее возбуждало.
– О, любовь моя! Надо же, какая ведьма! Она выкрутила тебе руки… А ее, должно быть, ждал сюрприз. Ты имеешь привычку заниматься этим как отбойный молоток, она, должно быть, решила, что ты ищешь нефть.
Жоаким закатывает глаза.
– Это мелко.
– Тебе виднее.
– Скажи еще, что ты меня больше не любишь.
– Я люблю того, кого думала, что знаю. Не подлеца, который передо мной.
– Дай нам шанс. Не будь такой категоричной. Полно пар не делают трагедии, если один сходил налево.
Он встает на одно колено.
– Агата, ты хочешь быть моей женой?
– Встань, Жоаким. Не валяй по земле свое достоинство.
Он поднимается.
– Я думал, ты достаточно зрелая, чтобы мы преодолели это вместе.
– Ты сам принял решение перепихнуться, я в этот проект не входила, так что нам нечего преодолевать вместе.
– Вот почему я пошел налево. Ты жестокая, Агата, между тобой и остальным миром стена. Я все сделал, чтобы ее сломать, но ты никого не подпускаешь.
– Все, Жоаким, мне надо идти.
– Вот видишь, ты сбегаешь. Как обычно.
Я иду к своему скутеру. Он догоняет меня.
– И не впаривай мне, что ты сделала это из-за меня. Я не стану мучиться виной из-за того, что ты попала в больницу. Ты бы все равно рано или поздно это сделала. Мы оба знаем, что причина глубже.
– Ладно, парень. Счастливо оставаться.
– И последнее: я переезжаю на той неделе, нашел квартиру. Ты должна быть довольна, мы больше не увидимся. А пока можешь сказать своей сестре, чтобы прекратила царапать мою машину? Я ее видел, она даже не прячется.
Я разворачиваюсь, прохожу по саду, открываю дверь, застаю в гостиной Эмму и крепко обнимаю ее.
Сейчас
11 августа
Агата
9:03
Я встаю с первым сигналом будильника. Хочу оторваться по полной в наши последние два дня. Открываю ставни. Солнце тут как тут, жжет глаза. Не люблю жару. Холод, правда, тоже не люблю, но у него есть существенное преимущество: можно закутаться, надеть несколько свитеров, куртки, шарфы и забыть о нем. А когда слишком жарко, не придумаешь ничего лучше, чем раздеться догола, да и то не везде прокатит. Результат: я еле волочу ноги и потею. К моему великому сожалению, мой пот не похож на то, что показывают в рекламе: легкая влага, которую можно замаскировать ванильным дезодорантом. Нет, от моего пота обои могут отклеиться. Я бы хотела вечно жить осенью или весной (или оснаститься внутренним термостатом).
Спускаюсь по лестнице, в доме тихо. Эмма наверняка пошла купаться. Я наливаю кофе, поджариваю два ломтика тостового хлеба, достаю масло (с настоящими кристалликами соли) и клубничный конфитюр. Когда я была маленькой, Мима готовила мне на завтрак особое блюдо, которое любила я одна. Она взбивала яичные желтки с сахарной пудрой на водяной бане до тех пор, пока смесь не начинала слегка пениться. Она объясняла мне, что это безалкогольный вариант итальянского сабайона, который обычно подают к торту или фруктам. Я в два счета расправлялась с ним ложечкой и вылизывала чашку.
Я расставляю все на подносе, как вдруг слышу шорох в саду. Выглядываю в окно: у гамака стоит мужчина и смотрит на дом. Я, тот еще смельчак, бросаюсь на пол ничком. Всегда одно и то же: страх посылает команды моему телу, минуя мозг. Я слышу, как пульсирует в ушах, и меня трясет на 7 баллов по шкале Рихтера. Сигнализация отключена, а телефон остался в комнате. Я должна ухитриться подняться, но сначала надо найти оружие. Никто не скажет, что Агата Делорм сдалась без борьбы. Я хватаю первое, что попадается под руку. Это оказывается всего лишь нож для масла (мой шанс явно остался наверху с моим телефоном), но я
