Осенняя охота - Екатерина Златорунская
Тот день был долгий. По площади гуляли туристы, фотографировали ангелов, горельефы на фасаде Королевского дворца, сверкал Меларен и долго не заходило солнце. На острове Риддархольмен зашли в церковь, где похоронены монархи. Патрик рассказывал, как в детстве любил смотреть смену караула на Львином холме, а сейчас из-за туристов редко выбирается в Старый город.
Патрик в тот вечер расспрашивал ее обо всем: как она росла, почему жила с бабушкой и дедушкой, где ее мама. Астрид соврала, что ее мама умерла, когда ей было восемь лет: не хотелось рассказывать правду. Тем более что та мама, которую она так любила в детстве, и правда умерла, и вместо нее появилась другая женщина – неприятная, раздражающая. Астрид не чувствовала с ней ничего общего. А отца она никогда не видела, что было правдой.
Мама часто слушала одну и ту же песню о мужчине в синем плаще, ее пел Леонард Коэн. Когда Астрид была маленькая, она думала, что эта песня о ее отце: он уехал и не вернулся, оставил ее маму в их маленьком городе, в глуши лесов, озер и снега, под пристальные взгляды соседей, с ней в животе. Мама хотела отдать Астрид на усыновление богатой бездетной семье, но вмешались дед и бабушка и воспитали ее сами. Отец в это время любил другую женщину, ту таинственную женщину из песни, искал ее повсюду, встречал на вокзале поезд за поездом, а она все не приезжала. Астрид однажды рассказала о своих подозрениях Эмме. Та нашла диск с фотографией Леонарда Коэна. Он? Астрид понимала, что в вопросе таился подвох, и ничего не ответила, но фотографию сохранила.
Астрид еще долго, пока окончательно не повзрослела, представляла, что ее отец живет в Стокгольме, носит все тот же синий плащ, потертый, старый, как и он сам. Он ведь был старше матери, когда та влюбилась в него, глупая девушка с таким же круглым, как у Астрид, лицом и пухлыми руками, влюбилась, как влюбляются в старшего, восторженно и почтительно.
Возможно, у Астрид такие же глаза, как у отца, она часто смотрела в зеркало, чтобы увидеть через знакомые черты матери, бабушки – его незнакомые, увидеть его лицо.
Парень и девушка ушли из кафе, и стало совсем пусто. Астрид позвонила Альме, но та не взяла трубку.
Астрид сняла номер в гостинице рядом с домом. Она уже делала так раньше, как только у нее появились деньги после продажи дома, когда нападала усталость и не оставалось сил ехать домой.
Когда она только переехала в Стокгольм, она ездила на пароме по архипелагам, а потом ходила в публичную библиотеку, от нее до Королевского дворца двадцать минут. Астрид особенно любила барельеф с греками в вестибюле библиотеки, могла часами его рассматривать и проводила там долгие часы.
В холле гостиницы сидел мужчина и громко разговаривал по скайпу: проценты, ставки, капитал вырос за три недели на двадцать процентов. Он посмотрел на нее вскользь, не видя, мимо.
Она попросила бокал вина и почувствовала от рук холодный медицинский запах, усиленный контрастом с легким запахом вина. Мужчина в холле все говорил по телефону, Астрид улавливала меняющихся собеседников по перемене интонаций в его голосе, с нежностью он сказал какой-то женщине, она была уверена, что женщине, может быть, дочери: «Нужно всегда иметь деньги на карточке». Астрид представила, как Маргарета вырастет, и у нее появится своя карточка, и эта простая мысль о будущем успокоила ее.
К стойке регистрации подошла девушка, уверенная, яркая, и мужчина посмотрел на нее со значением и громко, вальяжно повторил о капитале, двадцати процентах прибыли.
В номере было тихо. Астрид любила в дорогих отелях медицинскую, почти стерильную чистоту: белоснежные простыни на кроватях, наволочки на подушках, мыло, шампунь, халат в полиэтиленовых упаковках. Следы прошлых постояльцев вычищены пылесосом, снято с кроватей прежнее постельное белье, хотя день назад, час, пятнадцать минут здесь жили, ходили голыми, занимались любовью, ели в кровати, смотрели фильм, но уехали. Номер никем не пахнет, никого не помнит, как человек под наркозом.
Астрид включила ночник, она боялась спать в темноте, разделась и легла. В голове мельтешили события уходящего дня: пациенты, собрание, Сюзанна Ханссон. Она повторила про себя ничего не значащие имя и фамилию, и тут же появилось ее лицо, голос, запись в регистратуре: Сюзанна Ханссон, восемьдесят девять лет, рак прямой кишки.
Она не знала о своем диагнозе, жаловалась на боль в животе. А перед ней был пациент по имени Виктор Рольф.
Когда Астрид проснулась от трезвона будильника, на душе было тяжело и темно, и так же темно в номере, несмотря на свет ночника. Астрид вышла покурить в специальную комнату. Патрик час назад прислал сообщение, что они с Маргаретой ждут ее, и Астрид невыносимо захотела к ним.
В холле уже сидели за столиками люди, она прошла мимо них, промелькнула отражением в витрине: пучок, пальто, сумка – и исчезла.
Ингер
Октябрь
Я люблю дорогу от Стокгольма до острова. Начинается она так. На станции Спонга я сажусь на пригородный поезд номер сорок, курсирующий в зоне С и за ее пределами. Поезд за время пути делает тринадцать остановок. На станции Вестерханинге я пересаживаюсь на автобус и за пятнадцать минут доезжаю до причала Арста, оттуда на пароме номер двадцать один (на верхней палубе холодно, но я все равно не захожу внутрь, смотрю на воду, черную, как ночь, в это время года темнеет очень рано, у меня замерзли щеки, нос, руки, но я все равно не ухожу, хотя ничего не видно, мне нравится стоять там) всего лишь час до острова.
Зигзагами пролегает береговая линия. Темные окна соседских домов (сейчас никого из соседей уже нет, отпуска давно закончились, а летом, конечно, на острове кипела бурная летняя жизнь, мой муж Ларс ловил на арендованном катере в озере лосося), и среди них, в окружении елей, стоит домик, построенный еще дедушкой Стиканом Ольбергом, – обычный деревянный дом, выкрашенный красной фалунской краской, там родилась моя мама, и там родилась я.
В доме холодно. На зиму отключено отопление. Мне хочется выпить. Иногда я курю и выпиваю (не слишком много, но все же), тайком от Ларса, он противник курения и не употребляет даже снюс.
