Человек маркизы - Ян Вайлер
Этот мир с его задачами, рабочими сменами и прочными привычками в первые дни показался мне душным и убогим, и я, конечно, посмеивалась над ним. Эти их перекладины для выколачивания ковров за домом. Правила пользования стиральными машинами в подвале. Полки для обуви перед входом в квартиру. Всё это так по-мещански, всё так специфически провоняло. Улицы, по которым я ездила, и дома, которые я видела, ничего мне не давали, они скорее отпугивали меня своей теснотой, жутким представлением, каково там лежать в кровати и слышать храп мужчины из квартиры этажом ниже.
Я знала только наш Ханвальд. Там можно было полчаса играть на улице и не увидеть ни одной проезжающей машины. Ковры там никогда не выбивали, тем более в саду, а для обуви служили встроенные шкафы. Не было никаких правил, кроме собственных. И не приходилось прыгать в открытые водоёмы. Всё это я считала нормальным, да это и было нормальным. Правда, лишь там. Но уже чисто по величине Рурского бассейна можно было догадаться, что реальный, действительно нормальный мир был здесь, а не на террасе у Хейко и моей матери. Мне даже казалось, что люди, которых мы посещали в Гельзенкирхене, были лучше подготовлены на тот случай, если Земля однажды начнёт вращаться быстрее.
Это было зловещее представление, которое охватило меня однажды в пятом классе. Оно было связано с моим воображением о центробежной силе, а она, в свою очередь, была почти единственным, что я тогда усвоила из уроков физики. Я всякий раз представляла себе, что меня вышвырнет с Земли в космос центробежной силой, если наша планета однажды чудовищно ускорит вращение. Но сию секунду на это не нужно рассчитывать, сказал тогда учитель. Сию секунду. Он, наверное, так шутил, но что будет в действительности?
Моё детское представление об этой опасности теперь скорее уступило философскому взгляду: люди в этой Рурской области смогут, пожалуй, крепче удержаться на Земле, потому что им не придётся раздумывать, за что ухватиться. Выбор у них куда меньший. Не зная этому точное определение, я чувствовала, что у них в принципе более прочное сцепление с Землёй, чем у нас и наших соседей, которых я вдруг стала считать куда более хрупкими и беззащитными. До сих пор я, вообще-то, считала любое окружение вне нашего Ханвальда сомнительным, опасным и неустойчивым. А теперь это представление опрокинулось. Человеку, точно знающему, когда приедет машина, забирающая мусор, когда репетирует хор альпинистов и сколько ему ещё осталось ходить на работу до пенсии, будет легче, чем моей матери или Хейко, чьё будущее подолгу казалось пребывающим под угрозой, будь то финансовые органы, плохие идеи или подлость обманчивых партнёров по бизнесу. Моя жизнь в этом микрокосмосе из крема Aloe vera и гостиной мебели, казалось, была на самом деле в большей опасности, чем жизнь господина Панчевского в Буере.
Мысли такого рода по утрам или перед засыпанием в моей каморке ввергали меня в растерянность, потому что отвлечённые рассуждения, собственно, не были моей сильной стороной. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Каждая мысль вела к следующей, новой, перед которой я ещё не стояла и, честно говоря, не хотела бы стоять. До сих пор я полагала, что это задача взрослых – учителей, политиков. А теперь я размышляла над разницей между жизнью здесь и у меня дома, сравнивала их и ставила мою прежнюю жизнь под сомнение. Последнее занимало меня больше всего, оно прямо-таки действовало мне на нервы. Мой мир срывался с прежней орбиты, начинал шататься и, казалось, ускорялся.
Алик, конечно, посмеивался над этим. Он был гораздо умнее меня, но был и младше. Поэтому я могла легко принимать его поучения, ведь за мной сохранялось преимущество сексуального опыта. Не то чтобы я им хвасталась, но когда Алик опять казался мне слишком умным, я вспоминала поговорку: ну-ну, умница, да девственница.
Мою тревогу насчёт центробежной силы и перспективы быть однажды с треском выброшенной с Земли, как блинное тесто из кухонного агрегата, он развеял лапидарным замечанием, что тяготение Земли пока что не даст совершиться худшему.
Итак, пока Алик дома в семье работал над тем, чтобы одним щелчком расправиться с центробежной силой за счёт обычной привычки, я ела с моим отцом бутерброды и пыталась привить ему вкус к перемене радиостанций. Он слушал в основном программы, в которых взрослые люди часами говорили разумные вещи. Они уже уболтали меня вусмерть. Или он ставил свою музыку. Его новым предложением было Stern-Combo Meißen. То действительно было время, когда мы дорвались до другой музыки.
Как раз когда я собиралась уговорить отца выехать со мной на купальную экскурсию или купить телевизор, к нам в склад вошли Лютц и Ахим.
Не хотим ли мы присоединиться к ним. И куда же? В Динслакен. А что там, в Динслакене? Там «Шальке». Как «Шальке»? Играет там. И что? Можно туда сходить.
– Да ни за что, – сказала я.
– Мы поедем с вами, – торжественно сказал Папен.
– Супер, – ответил Лютц, – ты нас повезёшь.
Они позвали моего отца явно лишь потому, что им требовался шофёр. Странным образом Лютц, дни напролёт чинивший машины, сам машины не имел. По крайней мере, такой, чтоб была на ходу. Возможно, он был не такой уж великий механик.
Итак, мы поехали на «комби» Рональда Папена в Динслакен. Полчасика, сказал Ахим на мой вопрос, далеко ли это. В Рурском бассейне всё было на расстоянии получасика. Это было справедливо как для Дуйсбурга, так и для Эссена, Бохума или Динслакена. В принципе всё на расстоянии в полчасика. Странным образом так оно и было.
Ахим и Лютц были, конечно, болельщиками «MSV Дуйсбург». Это было близко, как близко была и клубная площадка. В принципе, теоретически от нашего маленького порта можно было доехать на поезде. Или, опять же, по шоссе. Лютц
