Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Прошло два года после того, как Джахангир перестал ходить к доктору Моди.
Приближалось время очередного перевода доктора. Когда были получены неизбежные распоряжения, он поехал в Ахмадабад[107], чтобы подготовить отъезд. Миссис Моди должна была присоединиться к мужу через несколько дней. Песи все еще учился в школе-интернате. Там он и должен был оставаться.
Поэтому, когда из Ахмадабада пришло известие, что доктор Моди скончался от сердечного приступа, миссис Моди жила в квартире одна. Она подошла с телеграммой к соседкиной двери и разрыдалась.
Бальсара помогли ей со всеми приготовлениями к похоронам. Тело привезли в Бомбей на машине, чтобы похоронить по парсийскому обряду. Из Пуны приехал Песи. Он присутствовал на похоронах, а затем опять отбыл в школу-интернат.
Потом эти события обсуждались не один день. Разговоры сначала ходили по корпусу «С», а затем перекочевывали в корпуса «А» и «В». Все без исключения сочувствовали миссис Моди. Особенно ужасающим испытанием казалась двухдневная транспортировка тела покойного из Ахмадабада, о чем говорили бесконечно. Бальзамирование по парсийским обычаям не разрешалось, и тело в багажнике, хоть и обложенное льдом, начало издавать жуткий запах на жарком Деканском плоскогорье, которое пришлось пересекать. Некоторые намекали, что муки, ниспосланные земным останкам доктора Моди, были наказанием Всевышнего за то, что доктор не выполнял должным образом отцовские обязанности, тем самым делая миссис Моди такой несчастной. «Бедный доктор Моди! – говорили они. – Ведь он в своей жизни ни одного дня не мог обойтись без ванны и тальковой пудры. И надо же после смерти претерпеть такое!» Некоторые даже точно знали – из проверенных источников, – сколько флаконов с одеколоном за ту поездку извели миссис Моди и трое других пассажиров: они могли дышать только через платки, смоченные одеколоном. Еще добавляли, что с тех пор эти четверо не выносят запах одеколона – открыть флакон для них то же самое, что открыть багажник с разлагающимся телом доктора Моди.
Прошел год после похорон, а миссис Моди все еще жила в Фирозша-Баг. Время и горе смягчили ее черты, и она уже была не той злобной мегерой, которую увидел Джахангир во время своего первого воскресного визита к доктору. Она решила сделать эту квартиру своим постоянным жилищем, и члены правления квартала согласились на ее просьбу «ввиду трагических обстоятельств».
Некоторые жильцы протестовали, особенно те, чьи сыновья и дочери откладывали свадьбы в ожидании, когда какая-нибудь квартира освободится. Но большинство из уважения к памяти доктора Моди согласились с решением правления. Песи продолжал учиться в школе-интернате.
Однажды, вскоре после того как заявление миссис Моди было одобрено, она навестила миссис Бальсару. Они сидели и говорили о прошлых временах, когда только въехали в этот дом, о том, как после многих лет переездов доктор Моди был рад жить в парсийской общине, такой как Фирозша-Баг, и еще о ссорах, которые случались у нее с мужем из-за Песи и его будущего. Слезы навернулись на ее глаза, как и на глаза миссис Бальсары, которая потянулась за уголком своего матхубану, чтобы их утереть. Миссис Моди призналась, что ненавидела воскресные визиты Джахангира, хотя он был такой славный мальчик, поскольку переживала, что бедный Барзор-джи совсем не обращает внимания на Песи: «Но он ничего не мог с собой поделать. Такой уж он был. Иногда ему хотелось, чтобы Худаи послал ему дочку, а не сына. Песи разочаровал его во всем, не оправдал все его надежды, и…»
С этими словами миссис Моди расплакалась.
Наконец, когда ей удалось справиться со слезами, она спросила, дома ли Джахангир. Того дома не было. «Попросите его, пожалуйста, зайти ко мне в ближайшее воскресенье. Часов в десять. Скажите, что я его долго не задержу».
Джахангир слегка озадачился, когда мать передала ему приглашение. Он никак не мог понять, зачем миссис Моди понадобилось его видеть.
В воскресенье, собираясь идти к соседке, он вспомнил о воскресеньях, проведенных с доктором Моди, добрым человеком, который стал его другом, открыл для него целый мир, а потом оттолкнул его за то, чего он не совершал. Он вспомнил, как доктор чесал на локтях серо-красные бляшки псориаза. Перед ним до сих пор стояло его печальное лицо, когда он с крайним нежеланием решил прекратить их дружбу. Джахангир тогда не винил доктора Моди, как не винил и сейчас. Он понимал, насколько сильны были доказательства его вины и как многое значила для доктора Моди та марка.
Миссис Моди ввела его за руку в квартиру.
– Ты что-нибудь выпьешь?
– Нет, спасибо.
– Ты ведь не стесняешься, нет? Ты всегда был такой стеснительный.
Она спросила его о школе, о том, какие предметы им преподают в старших классах. Немного рассказала о Песи, который все еще был в школе-интернате и дважды оставался на второй год.
– Я попросила тебя сегодня прийти, – со вздохом сказала она, – потому что хочу кое-что тебе отдать. То, что принадлежало дяде Барзору. Я много дней думала об этом. Песи такими вещами не интересуется, я в них тоже мало разбираюсь. Возьмешь его коллекцию?
– Альбом из ящика стола?
– Нет, всю. Альбом, все коробки, все, что есть в шкафу. Я знаю, что ты правильно ею распорядишься. Барзор сделал бы то же самое.
Джахангир не знал, что сказать. Он уже не собирал марки, и они не волновали его так, как раньше. Тем не менее он знал размер коллекции, и объем того, что ему предлагалось, производил впечатление. Он помнил, с каким благоговением заглянул в шкаф, когда перед ним впервые открылись дверцы. Столько коробок из-под конфет и печенья, картонных коробок…
– Ты возьмешь ее? Сделаешь мне одолжение, правда? – спросила она во второй раз, и Джахангир кивнул. – Сегодня у тебя найдется время? Когда сможешь, просто приди и возьми.
Джахангир сказал, что спросит маму и вернется.
Под кроватью у Джахангира лежал старый кованый сундук. В нескольких местах на нем были вмятины, и крышка закрывалась неплотно. Много лет его никто
