Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
- Откуда мерзость?
- Падре привез.
- Где он?
- Не хотел тебя будить.
Глаза сверкнули:
- Он уехал?
- В Испанию. И знаешь, что сказал? Что я ему как сын.
- А мне, чтоб бросила тебя и возвращалась.
Александр криво улыбнулся.
- Разве?
- Да.
- Ну и что... Единство противоречий. Живая жизнь. К тому же не последние слова. И может быть, он прав...
- Что ты сказал?
Она размахнулась; слетев, ударившись о плинтус, кролики выскочили из обертки, но, окровавленные, удержались вместе - сцепленные льдом намертво.
- Нет, повтори?
"Московская" рванула об стену, как граната. Б-бах.
За ней "Столичная"...
Б-бах.
"Посольскую" Александр перехватил.
На носу был Новый год - в самый канун которого, с авоськой апельсинов, хотя и мароккан-ских, но уже горячо, он стал столбом где-то под снегом у щита с газетой, которую не читал никогда. Потом взял тяжесть на локоть, раскрыл отделанную перламутром миниатюрную толедскую наваху, подарок Инеc к их Рождеству, и, оглянувшись, резанул из "Правды" квадрат слоеной бумаги. Застегнул за пазуху и, ощущая, как колотит под ним единство противоречий, унес в метельный сумрак.
В отношении жилплощади Висенте доказал, что "пролетарская солидарность" не звук пустой.
Лет десять назад - Александр был пионером у себя в глубинке - Висенте, находясь в Испании с паспортом на вымышленное имя, не дождался в мадридском кафе товарища-нелегала. По пути на встречу тот был арестован агентами политической полиции и во время допроса, согласно официальной версии, выбросился из окна.
Цивилизованный мир - включая Александра, поставившего подпись где сказали, - возмущен был этой гибелью в Испании.
Брат погибшего героя жил в Москве.
Считая себя испанским писателем в изгнании, Серхио вынужден был держаться журналисти-кой - где брали. Но, пережив микроинфаркт, с "фрилансом" решил покончить и подписал контракт с Радио "Пиренаика", которое финансировалось международными силами прогресса и доброй воли. Находилось Радио в Румынии, куда Серхио и собирался отбыть по весне вместе с женой Надеждой и русско-испанской их дочерью Нюшей. По просьбе Висенте он согласился на время отсутствия оставить казенную квартиру Инеc и Александру.
Ехать было страшно далеко.
Но это была Москва.
Город.
Серо-кирпичные дома были на совесть здесь построены еще пленными немцами. Улицы назвались Куусинена, Георгиу-Дежа, Рихарда Зорге - что придавало кварталу известный космополитизм.
Лифт даже...
На последнем этаже они вышли.
Собаки за дверью пытались перегавкать музыку.
Инеc сказала:
- "Who".
- Что ты имеешь в виду?
Надежда открыла с сигаретой в руках. Серхио не было. Коридором, где-то из-за первой двойной двери ревели "Ху", а вторая была прикрыта в писательский кабинет, она привела их на кухню объемом с операционную. Тут был диван, табуреты, заставленные бутылками из-под "Жигулевского", и бывалый парень с "Беломором" в стальных зубах.
- Сосед. Сергунчик...
Мигнув Александру, поскольку Надежда была старше, парень добавил:
- Но лучше Серый. Я пошел?
- Жена его в клинике врачом, - сказала вслед Надежда. - Хороший парень. "Колеса" мне приносит.
- Какие?
- Против депрессии. Международный брак, ты думаешь, подарок?
Инеc взглянула на влажные дырки горлышек:
- А совместимо?
- Самый кайф. Еще бы беленькой добавить... Намек Александр понял - в перспективе новой жизни все в нем обострилось. Сначала Надежда отказывалась, потом прекратила музыку и придала дочь Нюшу - в качестве проводника в "отдел". Русская курносость, нерусская длинноногость и горячие глаза с невиданным разрезом. Акцент был неожиданным, хотя его назвали: "Дядя..." После ряда школ и стран, которые она уже сменила, невозможно было представить - что в ней творится. Чтобы не быть одного с ним роста, девочка сутулилась, обнаружив под нейлоновой стеганкой ломкость, от которой сжималось сердце. На улице мело.
- Сигареты вы тоже будете покупать?
- А что?
У винного отдела Нюша сняла варежку и сунула четырнадцать копеек, которые он сунул обратно в потную ладонь:
- Каких?
Она курила "Солнышко".
- Маме не говорите, ладно?
Ударивший в ноздри перегаром кубинских сигарет кабинет испанского писателя оказался не только спальней, но и гостиной - все вмещалось. Пепельницы были полны. Потолок, высокий и с лепниной, от никотина пожелтел и был обметан паутиной. Обои в винных пятнах и подтеках от кофе, который, возможно, бросался в стену при попытках преодолеть профессиональную блокировку. По запущенному паркету свивался телефонный провод в заклейках от многократных перекусов. Маленькие, но с львиным рыком, собаки изгрызли также ножки кресел и словари на книжных полках.
Книги, кажется, на всех языках - кроме русского.
- А Серхио где?
- Ищи, - ответила Надежда, которая, хватив водки с "колесами", развивала за спиной тему невозможности смешанных браков. - В Марьиной Роще столько было ухажеров! Свои в доску, заводные, с гитарами. Выбрала, дура. Когда не пишет, жить не может, а пишет - не живет. Хоть бы по-русски-то писал...
Она стала ругать эмиграцию - и в Варшаве паршивую, и в Праге, далее и в Брюсселе, про Москву уже не говорю, а что их ожидает под Дракулеску с Еленой его Ужасной можно себе представить: "Боюсь, вернемся без него. Он же, как без кожи..."
Александр наткнулся на одну - убого изданную в Мексике. Типографские изыски, доходящие до сплошной черноты страниц, ответили на немой вопрос, почему, несмотря на брата, в стране соцреализма изгнанника не переводят.
- Вы еще, конечно, молодые, но я тебе скажу, как это происходит. Сначала исчезает музыка. Ты понимаешь, здесь, - удары промеж грудей. Оглянешься, а и жизнь ушла. Куда?
Инеc утешала в том смысле, что после первого инфаркта, к тому же микро, можно жить и жить - отец тому пример.
Лицо писателя показалось Александру очень испанским. Не только оливковость, но и общая их отрешенность. Только не взрывчатая, как у Висенте, а подавленно-угрюмая. Высокий и худой, как жердь, изгнанник появился в заснеженном пальто, буркнул буэнос тардес, вынул из бокового кармана бутылку, затем вторую и, опуская на столик, задержал на весу, демонстрируя черно-зеленые ярлыки "Московской".
- Сержик! Молоток!..
При всем отсутствии интереса жильцов к сфере обитания в комнате было нечто не дававшее покоя Александру весь день - в одну из полированных дверец импортной "стенки", этой мечты миллионов, вбит был гвоздь. Большой такой гвоздила. Здесь все придется приводить в порядок, но этот гвоздь хотелось вырвать сразу - весны не дожидаясь. Зачем он - угрожающий? Александр подозревал "афишевание", надрыв. Но гвоздь оказался вполне рациональным: взявшись за расплющенную шляпку, писатель открыл бар.
Надежда предупредила:
- Ей нельзя!
Глянув на живот Инеc, писатель оставил один хрустальный бокал взаперти. Как с разбитым позвоночником, он свалился в кресло с обколотым подлокотником, взял бутылку.
Закусок не было.
Тоста бы тоже, если б не Надежда:
- Еще раз со свиданьицем! И за вашу новую жизнь...
Пили здесь не чокаясь.
Писатель курил Partagas и общался с Инеc, но не столько фразами, сколько подтекстом, только им, эмигрантам, и понятным. Надежда повернулась к соотечественнику:
- За границей не был?
- Что вы...
- Разве что только это. Ухажеров все равно пересажали, а я, по крайней мере, повидала мир. И ты увидишь.
- Я?
- А вот попомнишь. Жизнь будет, как в кино. Но только знаешь?
- Что?
- Сказать? Марьину рощу потеряешь.
Руки оттягивала пишущая машинка. Спонтанный подарок Серхио, который захлопнул за ними дверцу лифта:
- Буэнас ночес!
Инеc подавила зевок.
Вьюга задувала так, что даже с тяжестью уносило по льду. Инеc впилась ему в рукав. Они свернули за угол. Тротуаров от проезжей части было не отличить - все занесло заподлицо. Внизу у перекрестка, где стоянка такси, светила вывеска "Диета". В красноватом излучении Инеc, зажимая уши, дрожала от холода и возбуждения:
- Неужели б-будем жить в Москве?
Изредка, внимания не обращая, мимо проплывали зеленые огоньки.
Один притормозил. Таксист склонился - с монголоидными скулами, без глаз и в шляпе с кожаным верхом, которая ему была мала.
- В Спутник? - крикнул Александр.
Шофер показал два пальца.
Не символическое "V" - двойной тариф.
Пишущую машинку он держал на коленях. Инеc прижалась и уснула несмотря на то, что мотало на поворотах так, что он обнял ее одной рукой. Пьяный, что ли? Но перегар только бензиновый. Слетев на набережную Москва-реки, которая служила сейчас свалкой для сброса снега, таксист погнал вдоль сплошного сугроба парапетов так, что все задребезжало. Давления на диафрагму Александр не вынес:
- Шеф? Будущую мать везу.
- Он везет. Я везу.
- Так и вези.
- Не боись...
И крутанул перед внезапным военным грузовиком. Александра ударило стекло. В голову справа, где эмоции. Хорошо, через шапку. Даже не извинился.
