Ангелина - Александр Козлов
Старушка осторожно взяла ее под руку, приблизилась почти вплотную и произнесла заговорщицким тоном:
– А потому, говорю, послушай меня, старую, – не ходи за него, всю жизнь сопли на кулак мотать будешь!
Глава вторая
Привередничать, понятно, Ангелине не приходилось: жизнь не баловала ее шелками и кружевами, не предлагала выбор между принцем и герцогом. Судьба просто подсунула Михаила, как занозу под ноготь, как неизбежность, от которой не увернуться. И девушка, уставшая от вечной борьбы за кусок хлеба и теплое место под солнцем, не стала сопротивляться.
Дело с замужеством за Михаила и правда не застопорилось. Все устроилось с поразительной, пугающей легкостью и скоростью. Пара натянутых встреч, как будто примерка к чужой жизни. Заявление в ЗАГС – сухой клочок бумаги, подписанный рукой, дрожащей не от волнения, а от усталости. А потом – свадьба. Не пир на весь мир, а невеселая посиделка во дворе дома Михаила, за тремя сколоченными на скорую руку столами. Свадьба, где вместо искренних поздравлений звучали пьяные выкрики, а вместо музыки – хриплый баян, наигрывающий что-то тоскливое и безнадежное, словно похоронный марш по мечтам. Зато…
– …живая музыка куда лучше всякой белиберды эстрадной! – решили организаторы свадьбы.
Ангелина сидела, как в коконе, отгородившись от шума и суеты. В голове, словно надоедливая муха, крутилась одна мысль: «Неужели это и есть теперь моя жизнь?». Она смотрела на Михаила, сидящего рядом, разгоряченного водкой и чужими взглядами. Молодые женщины (наверное, бывшие подружки) кокетничали с ним, нисколько не стесняясь ее присутствия. В его глазах плескалась похоть, грубая и неприкрытая. И Ангелине стало страшно. Страшно не от Михаила, а от самой себя: от того, что позволила себе так легко сдаться, от того, что променяла надежду на тихое отчаяние и безмолвное подчинение.
Потом наступила первая брачная ночь. Ангелина вошла в спальню, словно на казнь. Михаил уже ждал ее в чем мать родила, распаленный и нетерпеливый. Глядел на нее похотливо и бесстыдно, цинично демонстрируя свою готовность. Она закрыла глаза, пытаясь мыслями убежать от надвигающегося кошмара. Вся его внешняя красота, которая произвела на нее неизгладимое впечатление при первой встрече, стала для нее сейчас отвратительной, отталкивающей. Едва сдержала крик, когда он грубо схватил ее за запястье:
– Чего стоишь, как дура какая-то? Быстро пошла сюда – делами пора заниматься! – и рывком притянул к себе…
От той ночи у нее осталось воспоминание, омерзительное и вязкое, как грязь, прилипшая к подошвам. Озверелость пьяного мужа, грубая сила, не оставляющая места для нежности или ласки. Как же долго и мучительно все это продолжалось! В ее голове потом не укладывалось, как ей удалось выдержать все это неистовство: дерзкие прикосновения, причиняющие невыносимую боль, мощное и непостижимо глубокое проникновение, длившееся, казалось, вечность, и дикие, нечеловеческие вопли удовлетворения, которые оглушали и сводили с ума. В течение всего этого кошмарного буйства она чувствовала себя сломанной куклой, разорванной на части и выброшенной на помойку. А потом – жуткий, утробный храп, прорезающий тишину глухой ночи; храп, ставший символом ее новой жизни, жизни без любви, надежды и будущего.
Ангелина лежала в темноте, ощущая себя мертвой, погребенной в склепе собственных надежд. Тело, которое недавно дрожало от предвкушения близости, теперь казалось чужим и невыносимо грязным. Слезы катились по щекам, обжигая кожу, но не смывали въевшийся в каждую клеточку ужас. Они были слабым, безмолвным протестом против той непоправимой мерзости, что обрушилась на нее в первую брачную ночь.
Комната давила гнетущей тишиной, будто сговорившись молчать о случившемся, делать вид, что ничего не произошло. Но в голове Ангелины бушевала буря: каждое воспоминание болезненно врезалось острым осколком стекла, разрывая и без того израненное сердце. Мечты, которые еще вчера казались такими яркими и вдохновляющими, теперь казались насмешкой, жестокой иронией судьбы. Она чувствовала себя обманутой, выпачканной в грязи, преданной мужем и самой жизнью.
– Дура… Я и правда дура! – шептала беззвучно, задыхаясь в слезах.
Слова застревали в горле, душили, как петля. Как могла она быть настолько наивной и слепой? Как могла поверить в чудеса, когда вокруг царила только суровая, безжалостная реальность? Ведь жизнь не раз учила ее, швыряла в самые отчаянные ситуации, закаляя волю и укрепляя веру в собственные силы!
Внутри клокотала смесь отвращения и вины: отвращения к прикосновениям, к взгляду, к самому факту существования этого человека, который лежал сейчас рядом, погруженный в непробудный сон; вины за то, что не смогла защититься, за то, что позволила случиться всему этому унизительному кошмару. Выходит, сама виновата в том, что произошло, спровоцировала его на такое жестокое поведение?
В тот момент Ангелина еще не знала, что впереди ее ждет долгий и мучительный путь – путь к исцелению, прощению и возвращению к самой себе, путь, усыпанный осколками разбитых иллюзий и отравленный ядовитым чувством вины. Она еще не догадывалась, сколько сил и мужества потребуется, чтобы выжить и не сломаться под тяжестью этого кошмара. Но где-то в глубине души, за слоем боли и отчаяния, теплилась крошечная искорка надежды на то, что когда-нибудь она сможет снова почувствовать себя целой, полюбить и быть любимой. И вот тогда погребенная заживо Ангелина вновь воскреснет в ней и обретет новую жизнь.
Глава третья
Свекровь Варвара Прокопьевна, прославленная в райцентре бузотерка и сплетница, узрела в девушке некую отдушину – нишу, в которую и сбагрила непутевого, хотя и безумно любимого сына. Сварливая старуха сразу показала свой норов: даже не пыталась понравиться снохе, напротив, считала, что удостоила ту высшей благодати – выдала замуж за сына-оболтуса, и в первый же день после свадьбы отчитала за неправильно сложенную в сушилке вымытую посуду.
Варвара Прокопьевна стояла у кухонного окна, наблюдая за тем, как сноха развешивает белье во дворе. На всю округу старуха славилась своим острым языком и неуемной энергией, направленной в основном на перемывание костей соседям и выяснение отношений по любому пустяку.
И вот теперь эта бузотерка обрела в Ангелине, как ей казалось, идеальную мишень. Не то чтобы она ненавидела девушку. Нет, ненависть – чувство слишком сильное и требует больших затрат энергии. Скорее, Варвара Прокопьевна видела в ней возможность переложить часть бремени заботы о непутевом сыне, Мишенке, на чьи плечи никак не желали ложиться ответственность и серьезность. Сына, конечно, любила, до безумия, слепо, вопреки всему.
