Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Виктор понял, что всё каким-то таинственным образом выплыло наружу.
— Так точно, товарищ полковник, — отчеканил Виктор. — Рядовой Липатов находится в моем отделении с диагнозом «Флегмона правой голени» с четырнадцатого мая. Выздоравливает, подготавливаем к выписке.
— А по моим сведениям, — Зубарев наклонился к Платонову, — рядовой Липатов сейчас находится в рентгенотделении, потому что какая-то сволочь ему челюсть раздолбала у тебя под носом!
Платонов несколько секунд молчал, но потом понял, что скрывать больше нечего и лучше стать тем, кто доложит первым. Хотя выходило, что он уже второй.
— Так точно, товарищ полковник, — сказал он, словно и не было предыдущей информации по Липатову. — Пятнадцать минут назад в отделении произошла драка между рядовым Липатовым и сержантом… Не могу вспомнить фамилию, он только поступил, только в отделение вошёл и сразу врезал, как я понял.
— Как интересно, — сухо сказал командир. — Дальше.
— В настоящий момент происходит диагностический процесс, — Виктор говорил максимально казённо, чтобы создать иллюзию полного контроля над ситуацией. — В связи с подозрением на закрытый перелом нижней челюсти слева я направил его в рентген, чтобы с полученными данными обратиться непосредственно к ведущему хирургу.
— Рыков где?
— В отгуле по вашему приказу. Разрешите вопрос, товарищ командир?
Зубарев кивнул.
— Откуда вы знаете?
Это было смело, но деваться некуда — узнать лично от командира, кто стучит на тебя в госпитале, было бесценно.
— Да ты хоть в курсе, кто такой этот Липатов? — Зубарев отступил назад и сел на диван. Он взял сначала чашку кофе, но потом вернул её на стол, достал откуда-то снизу рюмку и налил виски.
— Никак нет, — ответил Платонов. — Но сейчас стал догадываться, что не все так просто…
— Сообразительный, — Зубарев выпил рюмку, поморщился. — Липатов, чтоб ты знал, капитан — сын одного известного на Дальнем Востоке политика. Этот политик в преддверии выборов решил сына в армию отправить, чтоб с этой стороны не зацепили его черным пиаром. Отправил, подстраховавшись таким образом, что служить он будет тихо, спокойно, у связистов…
— Наверное, не все его там, у связистов, любили, — перебил Платонов. — Потому что флегмона голени у него не просто так появилась.
— Ему «шины сдули»? — прищурившись, спросил Зубарев.
— Оно самое, — подтвердил Виктор. — Но при поступлении травму подтвердить не представлялось возможным — кровь нагноилась, а он сам удар отрицал. Солдаты ведь с радостью только на офицерские побои рапорты пишут, а на сослуживцев — не допросишься, им потом в часть из госпиталя возвращаться. И раз нашелся в части кто-то, кто его пнул, то наверняка было за что, потому что сержант этот, по рассказу медсестры, даже не думал особо. Сразу в морду заехал, без предисловий.
Зубарев помолчал, прищурившись, потом спросил:
— Объяснительные собираешь?
— Конечно.
В кармане брюк завибрировал телефон.
— Ответь, — услышал жужжание Зубарев.
На экране отобразился номер Ковалева. Платонов выслушал доклад рентгенолога.
— Открытый перелом нижней челюсти слева в области угла. Плюс два зуба откололись, шестерки, сверху и снизу. Собственно, поэтому и ставит открытый, — пересказал Виктор командиру услышанное. — Рядовой Липатов отправлен со снимком к начальнику стоматологического отделения майору Кузнецову для определения тактики лечения.
Зубарев налил вторую рюмку, вытер ладонью лысину, выпил, закашлялся. Платонов терпеливо ждал реакции. Через минуту, когда приступ кашля закончился, раскрасневшийся полковник взял свой телефон, набрал там кого-то.
— Приветствую еще раз, Герман Владимирович… Разобрался… Да, травма подтвердилась, но ему уже оказывают помощь в полном объеме… Да, перелом есть… Зашинируют, Герман Владимирович. Всё восстановится. Да, ему за это еще и страховка положена… Нет, с таким не увольняют. А с тем, кто его избил, прокуратура и военно-следственный комитет разберутся, уж поверьте. Обещаю и беру под свой контроль. Буду держать вас в курсе. Извините, что так получилось…
Разговор закончился. Зубарев нажал кнопку и посмотрел в телефон, как в зеркало. Платонову показалось, что он совсем забыл про стоящего рядом капитана.
— Откуда я знаю? — внезапно спросил командир, подняв глаза на Виктора. — Вот откуда! Сынок папаше из рентгена позвонил! А тот сюда! Депутат, сука! Мне показалось, что он из телефона руку высунул и перед носом мандатом размахивал! Пять раз звонил с тех пор, как Липатов у тебя лежит. Пять раз, — махнул рукой Зубарев, — а на шестой вот такая подстава!
— Виноват, товарищ полковник! — Платонов прекрасно понимал гнев командира, но пока было не ясно, к чему это все приведет.
— Виноват? Конечно, виноват! — гневно ответил Зубарев. — В армии всегда кто-то виноват. Не бывает так, чтобы кому-то в морду дали — и никто в ответ по шее и по погонам не схлопотал.
Он направился к своему столу, захватив бутылку и рюмку. Платонов поворачивался вслед за тем, как шёл Зубарев. Командир грохнул бутылкой о стол, поставив её на какие-то папки, выдвинул ящик, вынул оттуда листок бумаги.
— Узнаешь?
Виктор узнал. Рапорт с просьбой зачислить капитана Платонова в Военно-медицинскую Академию. С визой Зубарева на нем: «Ходатайствую по существу…»
Командир, медленно перебирая пальцами, скомкал лист, собрав его в кулак, и швырнул в урну около стола.
— Не бывает так, что никто не виноват, — скрипнув зубами, сообщил он Платонову. — Уж не обессудь, капитан. Мне еще перед округом навытяжку стоять, а там никаких Германов Владимировичей нет. Там меня просто разорвут, ты же понимаешь. Напишешь рапорт еще раз через год. Или через два — смотря как быстро я забуду про Липатова.
— Другого способа наказать меня не существует? — спросил Платонов, понимая, что решать проблему надо прямо сейчас. Выйдешь за дверь — считай, со всем согласился, назад пути не будут.
— Может, и существует, — ответил Зубарев. — Но я их пока не вижу. Кругом марш.
— Товарищ полковник… — попытался зацепиться за беседу Виктор, но командир грубо оборвал его приказом «Выполнять!» и указал пальцем на дверь. Платонов развернулся и вышел в комнату к секретарше. Та сидела спиной к нему и, глядя в косметичку, подкрашивала ресницы.
— До свиданья, — сказала Анжела, не оборачиваясь. Виктор молча вышел в коридор.
Только что в урну вместе с его рапортом полетела мечта поступить в Академию. Сержант махнул кулаком — и сломал Липатову челюсть, а Платонову судьбу.
Виктор не помнил, как оказался на улице. Он шёл, опустив голову и не замечая, что стал накрапывать дождь. Машинально ответил на звонок Кузнецова — тот уже наложил шину на сломанную челюсть, но Платонову было плевать. Он снова и снова видел, как рапорт с командирским согласием летит в урну.
Хотелось выпить. Впрочем, ничего удивительного в этом желании не было. Думал Платонов не больше пяти секунд, а потом направился в кардиологическое отделение.
В ординаторской — две дамы, погруженные в писанину, Наталья Гвоздева и её начальник Елена Мазур. Виктор зашел молча, как в свой кабинет, присел за шкафом в кресло и оттуда махнул всем рукой.
Наталья, не поднимая головы, сказала скороговоркой:
— Чай, кофе, печеньки?
— Хуже, — ответил Платонов. — Пришел проверить, есть ли в вашем хозяйстве конфеты с коньяком.
— Коньяк в тумбочке, конфеты… — Мазур потянулась куда-то под стол, — вот.
И она протянула Платонову пакет — судя по всему, от благодарных и щедрых пациентов. В пакете оказалась коробка «Рафаэлло» и пара шоколадок.
— Мы пока можем поддержать только морально, — сказала Гвоздева. — Консультации закончились, теперь всё записать надо, пока не забыли.
Платонов махнул рукой и полез в тумбочку. Он прекрасно знал, как пахали девчонки. Любая их история была толще тех, что пишут они с Рыковым. Каждый пациент досконально опрошен, осмотрен, выслушан; каждую ЭКГ они просматривали сами, несмотря на имеющиеся заключения от функционалов. Для них не было в диковинку обоснование диагноза на два листа или сам диагноз, не помещающийся в четыре выделенных на титульном листе строчки. И за всё это им — как девочкам — без конца несли цветы, шампанское и конфеты. Гигантские букеты, не пролезающие порой в дверь. Какие-то дорогущие бутылки, которые очень хотелось сдать обратно в магазин хотя бы за полцены. Коробки конфет уже не помещались в тумбочках и складировались просто на подоконнике. Елена с Натальей говорили
