Отрада округлых вещей - Клеменс Й. Зетц
Я примерно наполовину решил на айфоне кроссворд, и тут объявили, что посадка откладывается на сорок минут. Человек, сидевший напротив, покачал головой и снова развернул бутерброд с колбасой, который уже успел завернуть в бумагу и как раз засовывал в карман пальто. По тому, как он обращался с бутербродом, было понятно, что это его душа, и он должен во что бы то ни стало явить ее нам, своим спутникам, до начала полета. Насколько помню, чем-то он был похож на крестьянина из барометра. Звали его, наверняка, учитель Нольте или что-нибудь в этом роде, и он излучал истинно немецкую немецкость и безнадежность — в очочках, в бутылочно-зеленой баварской куртке. «А я ведь уже давным-давно проснулся», — сказал я себе.
Я отправился в туалет, а когда вернулся, позволил себе выбрать уже непосредственного, ближайшего соседа, ведь плотность толпы в зале ожидания как нельзя более для этого подходила. Я избрал для этой миссии женщину, похожую на иссохшую гувернантку. Спустя некоторое время она убрала бутылку с каким-то напитком в рюкзак и с ничего не выражающим лицом уставилась в пространство. Это меня ободрило. Люди вокруг собрались нерешительные, у них не было передо мной никаких преимуществ. Пожалуй, в туалетах в аэропорту стоило бы устанавливать автоматы по продаже мячей-попрыгунчиков.
Я еще раз написал Марианне.
«Скука какая, ждем, все в растерянности, boredom didldum».[11]
Совсем маленький ребенок держал в руках планшет и снова и снова, одним и тем же величавым жестом, касался его экрана; я взирал на него и взирал, а он повторял это свое движение и повторял, пока душа у меня наконец не опустела и не засверкала, как полированная, хоть играй на ней в мраморные камешки.
4
Прошел еще час бесплодного ожидания, и у меня стали съеживаться плечи. «Так к исходу года усыхает древо»,[12] — сказал я себе и, несмотря на иронически-торжественный тон, на миг ощутил приступ такого невыносимого, вопиющего к небесам горя, словно завтра мне снова идти в школу. Администрация аэропорта передавала для нас какие-то объявления, называла какие-то цифры. Я стал рассматривать остальных пассажиров. Ни один из них так никогда и не ступит на поверхность Луны, ясно же, просто никто им этого еще не сказал. Поэтому я встал и перешел к панорамным окнам. Вдалеке за стеклом терминала на пустом летном поле поворачивал автобус; компанию ему составляли только проведенные на асфальте две белые направляющие линии. А каждый из двух наличных авиалайнеров, серьезных, как запряженные в венский фиакр лошади, тянул мимо длинных водных горок посадочных рукавов свой крохотный аэродромный тягач. Солнце уже подходило к зениту.
На экране, нависающем над креслами, без звука работал новостной канал. На открытой сцене какие-то люди склонялись над своими гитарами, словно овчары на стрижке овец. Потом крупным планом показали публику. Зрители размахивали бумажными флажками.
Марианна ответила, что уже идет в магазин.
«Снимаю стресс, — написал я в ответ. — В чем в чем, а уж в этом у меня железная выручка».
Эту ошибку породила автокоррекция орфографии.
«Выучка», — исправил я.
Марианна не отозвалась. Спустя некоторое время мне пришло послание: «Ок». Я представил себе, как она долго-долго, возможно, до самого вечера, бродит из одного магазина в другой. «Скоро окажемся в стальной капсуле, отданные на милость стихам», — написал я. А потом поправил: «стихиям».
Однако она больше не отвечала, поэтому я открыл ее профиль и стал разглядывать ее фотографию. Сделан этот снимок был в Шартре, в том месте непостижимого собора, где каждый год, в день весеннего равноденствия, тонкий луч света сквозь оконный проем падает на каменный пол. За воротами церкви шел дождь — ледяная, будничная, языческая морось, возвращавшая ссутулившимся прохожим и фасадам домов их истинный облик.
Я съел захваченный с собой банан. Потом отправился бродить по залу ожидания, пытаясь сосчитать, сколько здесь людей в очках. Сотрудницы наземной службы аэропорта за стойкой общались по телефону, но по большей части только слушали, губы их почти не шевелились.
5
От долгого ожидания мои потенциальные попутчики превратились в персонажей компьютерной игры. Они сделались «non-playable characters», неигровыми персонажами. Мысленно я подвергал их чудовищным испытаниям. Кто переживет катастрофу самолета на Аляске, а кто нет? Например, у этого младенца не было решительно никаких шансов. Хотя он оказался бы, пожалуй, единственным пассажиром, кто не испытывал бы отвращения к людоедству, у него не достало бы ни физических сил, ни координации, чтобы срезать пилочкой для ногтей чьи-нибудь мышцы щеки. Кстати, он принадлежал к числу тех младенцев, которые состоят из сплошных пухлых щечек; когда другие малыши давным-давно открывают для себя ручки и ножки и уже пытаются ими шевелить, эти full-time[13] только тем и заняты, что постоянно растят и растят кругленькие щечки. Если бросить их одних в ледяной пустыне, они так и будут пухлеть себе и пухлеть, пока не лопнут,
