Последний снег - Стина Джексон
Габриэль бесцеремонно ткнул его в грудь пакетом чипсов.
— Держи закусон. Сигарет я тоже прикупил.
Спустя пять минут они сидели в машине и запивали чипсы холодной колой. Небо светлело, но солнце еще не показалось из-за деревьев.
— Я вчера проверил плантацию, — сообщил Габриэль. — Две лампы перегорели. Поменять надо.
Лиам скомкал пакет и завел машину.
— Это твоя забота, — сказал он. — Я в этом не участвую.
— Травка выросла — класс, — продолжил Габриэль, не слушая Лиама. — Такой у нас еще не было. Думаю задрать цену.
Лиам поглядел на соседнюю машину. Женщина на пассажирском сиденье красила губы красной помадой, рот превратился в тревожный красный круг. Интересно, чем она занимается, есть ли у нее дети? Ну, дом с садом и качелями точно есть. С заправки вернулся водитель, наверное, ее муж, и сел за руль. У него были скучные очки и зализанные волосы. Лиам поднял руку и поправил свою непослушную гриву. Как бы он ни пытался прилично выглядеть, ему не удавалось.
Оставив Арвидсяур позади, они свернули на разбитую дорогу — весь асфальт в трещинах. Озера по обе стороны краснели вместе с утренним небом. Габриэль с закрытыми глазами раскуривал косяк, заходясь время от времени кашлем. Звук был такой, словно ребра раскололись и дрязгали у него в груди. На нижней губе — шрам, отчего левый уголок рта подвисал. Ничего криминального: рыболовный крючок вонзился в губу в детстве. Но, естественно, Габриэль всем говорил, что его порезали ножом. Эта версия ему больше нравилась.
За озерами потянулся лес, настолько густой и темный, что Лиаму стало не по себе.
— Слышь, а он в курсе, что мы приедем?
Габриэль в очередной раз кашлянул, обдав его запахом нечищеных зубов и сладкого дыма.
— Да в курсе, в курсе, не трясись.
Из ниоткуда возникли заросшие рельсы и какое-то время шли параллельно дороге, пока не растворились в лесу. В зарослях кустарников — старая железнодорожная станция. Ржавые вагоны в пулевых отверстиях. Чуть подальше — разрушенная крестьянская усадьба в окружении пастбищ с некошеной травой. Глушь.
Вскоре асфальт сменился гравием. Лиам свернул, потом еще раз. В самом начале он часто пропускал нужный поворот. У него тогда еще не было водительских прав, и ездили они на угнанной тачке. Но что тогда, что сейчас дорога к дому Юхи казалась ему бесконечным лабиринтом. Может, в этом и был смысл. Чужим там не рады.
На берегу журчащего ручья среди деревьев стоял бревенчатый дом. Ни вода, ни электричество не подведены — позапрошлый век. Лиам припарковался на приличном расстоянии, и они еще немного посидели в машине, собираясь с мыслями. Из трубы шел дым. Вид был бы вполне себе мирный, если б не туши мертвых животных. С деревьев свисали две безголовые, с содранной кожей косули. Мясо влажно блестело в утренних лучах.
Открыв дверцы машины, они услышали шум елей. Лиам взял пакет с кофе и травой, стараясь не смотреть в сторону туш. На долю секунды ему показалось, что там подвешены не звери, а люди, которых подстрелил Юха.
Юха Бьёрке был одиноким волком, сторонившимся деревенских. По слухам, причиной его отшельничества стал несчастный случай на охоте в начале девяностых, когда Юха по ошибке застрелил собственного брата. Полиция дело не возбуждала, но мать Юху так и не простила, к тому же многие утверждали, что он сделал это нарочно, из зависти. Все это было еще до рождения Лиама, и наверняка он знал только, что Юха сторонится людей, а люди сторонятся его.
Из-за кустов выбежала собака, принюхалась и ощетинилась. Из пасти вырвалось сдавленное рычание, хотя гостей она уже знала.
Габриэль сплюнул в траву:
— Так бы и пристрелил эту чертову псину.
Собака бежала впереди, пока они шли до дома, но хвостом не крутила, как делают нормальные собаки.
— Иди первым, — сказал Габриэль. — Ты ему больше нравишься.
Лиам почувствовал, как напрягается тело. Визиты к Юхе, хоть и нечастые, всегда выбивали его из равновесия. Обычно он ограничивался тем, что протягивал руку с товаром и брал деньги, — нечего языком чесать. Но даже этого хватало, чтоб в животе у него все переворачивалось.
То же испытывал и Габриэль. Он притих и, следуя за Лиамом, едва волочил ноги. Они тут были на чужой территории, и если что — помощи не жди. Да и сам Юха… люди, утратившие всё, всегда внушают страх.
Лиам постучал в дверь, и череп оленя, криво прибитый к двери, затрясся. Собака сердито сопела у их ног. В доме послышалось шарканье ног по деревянному полу. Дверь приоткрылась, и сквозь образовавшуюся щель они увидели тень.
Юха высунул голову и прищурился от солнечного света. По возрасту он им в отцы годился, лет сорок — пятьдесят, но худое жилистое тело больше подошло бы подростку. Длинные волосы собраны в небрежный хвост, лицо в морщинах.
Не говоря ни слова, Юха взял пакет у Лиама и поднес к носу, чтобы удостовериться в качестве, прежде чем протянуть деньги. Одного взгляда на купюры было достаточно, чтобы понять: их слишком мало. Лиама это удивило. Юха Бьёрке был не из тех, кто мухлевал с оплатой.
— Тут только половина.
Глаза Юхи странно сверкнули.
— Что?
— Тут только половина. Где остальные?
Юха с гибкостью кошки нырнул в темноту. Одну руку он держал за спиной, словно прятал что-то. Нож? Сердце Лиама пропустило удар.
— Войдите ненадолго, — крикнул Юха из полумрака. — Поговорить надо.
Лиам сунул купюры в карман и посмотрел на Габриэля. Тот был белее полотна. Что-то новенькое, Юха никогда не приглашал их зайти. Обычно, получив желаемое, он гнал гостей прочь, будто они собаки бездомные. А не зайдешь — кто его знает, что он отчебучит.
От порога было видно, что в камине горит огонь. В отблесках пламени поблескивали охотничья ружья, развешенные на стене. На каминной полке расставлены черепушки зверей с разинутыми пастями.
— Ну чего замерли? Проходите. Я не кусаюсь, — усмехнулся Юха.
Пару секунд они постояли в тишине, которую нарушал только треск пламени в камине и ветер в елях за спиной. Юха скалился в улыбке. Наконец Лиам набрал воздуха в легкие и прошел в дом. В тесной комнатке было жарко натоплено и воняло. Глаза тщетно пытались различить предметы мебели. Ощущение было такое, словно они оказались в пещере первобытного человека.
Лив была на улице наедине с рассветом. Утренние лучи проникали между голых берез и рисовали красные раны на черном полотне леса. Повернувшись к дому спиной, она старалась на него не оглядываться. Пар изо рта поднимался завесой. Она не
