Последний снег - Стина Джексон
— Твой отец ждет снаружи, — только и сообщил он.
Видар Бьёрнлунд припарковался на пятачке за дизельной заправкой, где и всегда. Сидел в старом «вольво», вцепившись крючковатыми пальцами в руль. На заднем сиденье уткнулся в мобильный Симон. Надевая ремень безопасности, Лив задела его рукой, мальчишка оторвался от экрана, и их глаза встретились. Оба улыбнулись.
Видар повернул ключ в замке зажигания, и развалюха вернулась к жизни. Эта консервная банка была родом из начала девяностых. Место ей на автосвалке, а не на разбитых местных проселочных дорогах, но отец и слушать ничего не хотел.
— Она, может, и не мурлычет как кошка, но ездит исправно.
— А тебе не кажется, что пора смириться с неизбежным и разориться на новую машину?
— Только через мой труп! Купить новую машину — это все равно что подтереться деньгами.
Лив повернулась к Симону. Ха, мальчишка! Длинные, торчащие из рукавов руки и такие же длинные ноги, чуть ли не все заднее сиденье занимает. Изменения произошли так быстро, что она и не успела заметить. В один прекрасный день вместо пухлого малыша на сиденье оказался здоровенный детина. Нежный пушок на щеках сменился рыжей щетиной, густеющей с каждым днем. Ни следа от ее ангелочка.
Симон, не обращая на нее внимания, продолжал судорожно стучать пальцами по телефону, погруженный в другой мир, куда ей не было доступа.
— Как дела в школе?
— Хорошо.
— Школа, — фыркнул Видар. — Пустая трата времени.
— Не начинай, а, — попросила Лив.
— В школе можно научиться только трем вещам: пить, драться и бегать за юбками. — Видар повернул зеркало заднего вида, чтобы посмотреть на внука. — Я прав?
Симон опустил голову ниже, но Лив уловила улыбку. Парень еще не утратил способности смеяться над тем, что вызывало у нее бешенство.
— Ты так говоришь, потому что сам не имеешь образования.
— Да на кой мне это образование? Я и без него знаю, как пить и драться. И в юбках у меня недостатка не было. В молодости.
Лив покачала головой и перевела взгляд налес, чтобы не видеть крючковатые руки на руле и не чувствовать несвежее старческое дыхание. Асфальт сменился гравием, деревья встали сплошной стеной. Ни одной машины не попалось им навстречу. Фары освещали только дорогу, все остальное было погружено во мрак. Она расстегнула верхние пуговки на униформе и вонзила ногти в грудь. Чем ближе они подъезжали к дому, тем сильнее чесалось тело, словно хотело выпрыгнуть из плена собственной кожи. Бывало, она расчесывала кожу до крови. Если Симон и Видар и замечали что-то, то ничего не говорили, привыкшие к ее выходкам. Время от времени мобильный Симона вибрировал, требуя его внимания. Старик вел машину, уставившись вперед, и перекатывал желваками. Видно было, что слова вертятся у него на языке, но он не спешил делиться ими.
На подъезде к Одесмарку на нее нахлынули воспоминания. Все те разы, когда она выбегала из машины и бросалась в объятия елей в надежде на защиту. Их деревня была последней на дороге, которая уже никуда больше не вела. Через пару миль к западу начинался дремучий лес. Этот лес обступал деревню со всех сторон, угрожая и ее поглотить со временем. Дома находились на приличном расстоянии друг от друга, разделенные соснами и топкими местами. Всего здесь насчитывалось четырнадцать домов, но только в пяти еще жили люди, остальные стояли с заколоченными досками окнами, выбеленные дождями, готовые к скорой и неминуемой кончине. Даже черное озеро, разлившееся посреди леса, излучало одиночество.
Лив знала эти места лучше, чем саму себя. Ее ноги исходили все тропинки в лесу, она знала каждый родник, каждую россыпь морошки, каждый заброшенный колодец. Людей она тоже знала, но старалась избегать. По смеху и запахам, приносимыми ветром, она могла угадать, чья машина царапает гравий и чья бензопила разрывает тишину. Слышала лай их собак и звяканье колокольчиков их коров. Все это одновременно и давало, и отбирало жизненную энергию. Земля и люди.
Медвежья усадьба, ее родной дом, располагалась на возвышении. Кругом деревья, а из комнаты на втором этаже открывался вид на озеро в долине. Видар построил дом еще до ее рождения. Тут она и увязла, как в трясине, хотя еще в детстве поклялась, что ни за что не останется. Осталась. Да еще и Симону позволила вырасти в этом богом забытом месте. Три поколения под одной крышей, как в прежние времена, когда у людей не было другого выхода. Времена изменились. Однако некоторые все равно продолжают цепляться друг за друга и за прошлое. И чем больше проходило времени, тем сложнее было поднять глаза к небу над верхушками елей и представить себя где-то еще. Гораздо проще погрузиться в спячку вместе со всей деревней.
Видар остановил машину перед деревянным шлагбаумом и дурашливо пропел:
— Дом, милый дом.
На самом деле не дурашливо — во взгляде его светилась любовь.
Симон вылез из машины и нагнулся над замком. Со спины его практически не узнать: широкие плечи, бычья шея. Мужичок. Пропустив машину, парень снова завозился с замком.
— Он уже не ребенок, — сказала Лив, скребя ногтями шею.
— Нет, к счастью.
К счастью… Она перевела взгляд на отца и отметила, как он постарел. Исхудал, съежился, морщинистая кожа на щеках обвисла. Но жизнь все еще горела в его глазах, запалу-то надолго хватит.
Лив поежилась и устремила пустой взгляд в окно. Сумерки давно уже выдохлись, осталась одна сплошная темнота.
Лиам Лилья разглядывал себя в разбитое зеркало. Трещина бежала на уровне лица, искажая нос и скулы; казалось, что он корчит гримасу. Белые зубы блеснули среди густой темной щетины.
Он вовсе не улыбался — скалился. Глаза вызывающе смотрели на него из зеркала, словно провоцируя ссору. Хорошо, что это его собственные глаза, он бы не вынес, если б кто-то другой посмотрел на него так.
— Ты там что, красишься? — рявкнул за дверью Габриэль, брат.
— Заткнись, иду уже.
Лиам открыл кран, сунул руки под ледяную струю и брызнул в лицо. От ледяной воды заныла ссадина на щеке и нижний зуб. Но он был рад этой боли — она приводила в чувство.
Вернувшись в ярко освещенный зал магазина, он поймал на себе взгляд продавца. Лысеющий немолодой мужчина явно нервничал. Лиам тоже напрягся. Казалось, что время замедлило ход, как в кино
