Контузия - Зофья Быстшицкая
Это очень много, нельзя выпускать этого из рук, так я решаю про себя, и смотрю в зеркало, словно в учебник перед экзаменом, который предстоит; этот час, этот день я назначила себе, и, может быть, с утра, где-то по-за собой, я жду этого, но тревожный звонок бьет под колени, и я слабею, неуверенно переставляю ноги, идя к двери. Во мне не осталось ничего от меня прежней, но иду так, словно на любовное свидание.
Жесты обычные, выражающие доброжелательность и привычку, и мало что помимо этого. И моя функция женщины, принимающей мужчину, с которым связана память о нескольких месяцах изъявлений, урывочных, но необходимых, хотя мы оба знаем, что могли бы без них обойтись, ловко избегая громких слов и неискреннего драматизма. Теперь сидим близко-близко, почти касаясь коленями, ноги мужчины и мои на одной линии, пролет взаимного присутствия, арка желания, искра импульса напрягает бедра, ведь мы же оба знаем это, и уже давно, надо только немного подождать, чтобы растопились в нас побочные страхи, но и это должно выглядеть при нашем притворстве так, что мы нужны друг другу, отсюда целая галерея действий, чтобы избавиться от принужденности, этой предварительной фазы: вот я танцую по квартире, вот на столе чай, вот рюмочка для бодрости, вроде бы смеха ради, а когда чокаемся, это сущая правда, чтобы растворить холодок удивления от того, что и надо же мне столько крутить вокруг да около, прежде чем я возьму от этих часов то, что мне нужно. Я играю эту роль мягко и ловко, так, будто ничего от нас обоих не ожидаю, кроме вереницы расхожих слов и касания руки. Но мужчина не хочет быть пассивным в ожидании, он в свою очередь дает понять, что я для него женщина, которую он выделяет из ряда других, и то, что произойдет, имеет какой-то смысл, что пришел он вовсе не затем, чтобы убить оставшуюся часть дня. Он улыбается моим улыбкам, и можно сказать, что мы выглядим парой людей, радующихся друг другу. Он скользит взглядом по моим бедрам, когда я вот так кручусь, и могу думать, что я все еще его интересую, вызываю в нем нетерпение. Я не избегаю его руки и могу верить, что он считает мои обязанности радушной хозяйки просто пустой тратой времени. Он смотрит на мою грудь. Смотрит и знает, что я это вижу.
Сегодня никак не должно быть иначе, мы должны точно так же создавать видимость чего-то, чего нет, только вот сидим друг против друга, сидим слишком долго, и у меня нет сил встать. Вот и конец потехи, делу — час. И я совершенно не знаю, как ему сказать. Ведь я так мало его узнала за время этой слаженной инсценировки, которую мы сделали нашим образом жизни! Но нужно как-то это уладить еще сегодня, ведь нельзя же проститься с человеком без всякого повода, без слов объяснения, он этого не заслужил, он вложил в наши контакты столько добрых чувств, никогда не заставлял меня ждать слишком долго и в действиях своих был более щепетилен, чем в чувствах. Это вовсе не мало в таких отношениях, как у нас. Так что и я должна быть добропорядочной, должна сказать ему о себе, хотя бы на ходу, например из комнаты в кухню или назад, сказать без нажима, например отпивая чай, и должна следить за голосом и лицом, чтобы облегчить ему отступление, этот не очень приятный момент, когда женщина указывает любовнику на дверь.
Я встаю, иду — и вот она, эта минута. Но сразу же чувствую усталость от предстоящей задачи, могу только дойти до окна, взглянуть на кусочек того, что за мной, за нами, и тут кое-как склепываю фразу. Что вот ложусь в больницу, что предстоит операция. В конце концов, ничего тут особенного нет, без счету было людей, которые лежали на операционном столе. И одновременно думаю: не бог весь какая ошеломляющая весть, и подала я ее хорошо. Потом добавляю, что вся история может протянуться долго, неизвестно, когда мы снова встретимся. Ну, вот и все. Теперь я могу смотреть и видеть обнаженное осенью дерево, которое монотонно кивает мне в знак того, что еще живет, хотя и вынуждено подчиняться закону смены зелени. Но мужчина портит все, когда я почти уже убежала, и, когда все складывается, как и должно было быть, вдруг я слышу вопрос:
— Какая операция?
И сразу же претензия:
— Так неожиданно? Почему ты ничего не говорила?
Я больше не могу стоять, словно отсутствующая, словно я сродни дереву, а не ему, отделенная льготой молчания. Видимо, об этом не говорят «на ходу». Собственное удобство не лучший способ объясняться. Теперь он сам хочет увидеть во мне эту женщину, отмеченную близкой гибелью.
— Подозрение на опухоль. Грудь. Так что сам видишь, больше мы уже не можем. Я не могу.
Говорю это, глядя на него. Пожалуй, даже разглядывая его с любопытством. Знаю, это неприлично, но не отвожу глаз: когда на кого-то падает минута чужой правды, тогда и он сам должен стать правдивым. Я не отведу глаз, если это человек, который долгие месяцы усердно играл и который теперь столько мне должен выложить из себя. За это мое усилие, что я перед ним раскрылась. Я жду. Но не вижу его взгляда. Ну да, именно этого я и ожидала. Только лицо у него как-то стареет, с каждой минутой, в ходе эксперимента, в котором он принимает участие по своей охоте. Это мышцы скул, теперь обтянутых, и серость кожи. И кадык, я это ясно вижу, дергается раз-другой, чтобы сглотнуть слюну. Не знала я его таким старым. Не знала силы в
