Найди меня - Андре Асиман
– А ты что ответишь?
– Я отвечу то же самое. «Ищи меня, найди меня», и мы оба счастливы. Теперь вы знаете.
– Может, тебе нужно поменьше гордости и побольше смелости? Гордостью мы обычно называем страх. Когда-то ты ничего не боялся. Что случилось?
– Ты ошибаешься насчет моей смелости, – сказал он. – Мне никогда не хватало духу даже позвонить или написать ему, не говоря уж о том, чтобы навестить. Единственное, на что я способен, – это, оставшись в одиночестве, шептать его имя в темноте. После я всегда смеюсь над собой и молюсь, как бы не прошептать его имя, когда я с кем-то другим.
Мы с Мирандой молчали. Она подошла к Элио и поцеловала его в щеку. Сказать нам было нечего.
– Я только раз прошептал чужое имя, но, кажется, это изменило меня на всю жизнь, – сказал я, повернувшись к Миранде, которая тут же поняла, о чем я.
– Только в его случае… Можно я расскажу? – спросила она меня.
Я кивнул.
– В его случае он прошептал чужое имя той женщине, с которой спал, – сказала Миранда. – Ну и чудны́е у всех нас семьи!
Добавить было нечего.
Немного погодя мы решили выпить по бокалу вина «У Серджетто».
Когда мы пришли, энотека только открывалась и все столики были свободны, а потому мы сели там, где сидели накануне.
– Видите, я тоже заболела вигилиями, – усмехнулась Миранда.
Мне понравилось, что горели не все лампы; в заведении стоял полумрак, отчего казалось, что сейчас позднее, чем есть на самом деле. Официант за барной стойкой нас сразу узнал и уточнил, будем ли мы пить то же красное. Я спросил Элио, устраивает ли его барбареско. Он кивнул, а потом напомнил нам, что сегодня вечером на машине едет обратно в Неаполь вместе с другом. Он так издалека приехал в Рим, только чтобы повидаться со мной.
– Что за друг? – спросил я.
– Друг с машиной, – ответил он, напустив строгий вид, и покачал головой. Тем самым он давал мне понять, что я глубоко заблуждаюсь.
Принеся нам вино, официант вернулся за стойку и вынес закуски.
– За счет заведения, – сказал он.
Видимо, потому что вчера вечером я оставил ему хорошие чаевые. Уходили мы одними из последних, перед самым закрытием.
Мы выпили за счастье друг друга.
– Кто знает, может быть, завтра мы придем на твой концерт после Археологического музея – если все-таки поедем в Неаполь.
– Пожалуйста, пожалуйста, приходите. Я оставлю для вас два билета в кассе. – Потом он надел свитер и встал. – Скажу одно. Ты произнес эти слова много лет назад, теперь моя очередь: «Я вам двоим завидую. Пожалуйста, не испортите этого».
Я был с двумя людьми, которых любил больше всего на свете.
Мы расцеловались на прощание. Потом я снова сел и посмотрел на Миранду.
– Кажется, я чрезвычайно счастлив.
– Я тоже. Можем продолжать в том же духе до конца жизни.
– Почему бы и нет.
– Что ты в первую очередь хочешь сделать на следующей неделе, когда мы, если погода не подведет, окажемся на пляже?
– Я хочу взять такси на вокзале, добраться до дома, надеть плавки, спуститься по камушкам и вместе с тобой нырнуть в воду.
– Я оставила купальник во Флоренции.
– У меня дома их полно. Лучше того: будем плавать голышом.
– В ноябре?
– Вода в ноябре еще теплая.
Cadenza[12]
– Вы краснеете, – сказал он.
– Нет, не краснею.
Он с веселым недоверием посмотрел на меня через стол.
– Уверены?
Я подумал несколько секунд и сдался.
– Ладно, наверное, краснею.
Я был еще достаточно молод и терпеть не мог, когда меня так легко раскалывали, особенно во время неловкого молчания с человеком чуть ли не в два раза меня старше, и в то же время уже достаточно взрослым, чтобы обрадоваться, что румянец на моих щеках выдает то, чего я не хотел говорить. Потом я взглянул на него.
– Вы тоже краснеете, – заметил я.
– Знаю.
Это было часа через два.
Я познакомился с ним во время антракта на концерте камерной музыки в церкви Святого У. на Правом берегу. Это произошло в воскресенье в начале ноября; было не холодно, но и не тепло, обычный облачный осенний вечер, который опускается слишком рано и предвещает долгие зимние месяцы. Многие зрители уже сидели на своих местах: одни в перчатках, другие в пальто. И все же, несмотря на холодок, атмосфера сложилась довольно уютная, и народ тихонько пробирался к своим местам между скамьями, явно предвкушая концерт. Я впервые оказался в этой церкви и выбрал место в самом последнем ряду, на случай если исполнение мне не понравится и я захочу уйти, никого не побеспокоив.
Мне было любопытно послушать концерт, который мог оказаться последним выступлением «Квартета Флориана». Самому молодому участнику «Квартета», вероятно, было около восьмидесяти. Они регулярно выступали в этой церкви, но я никогда раньше не слышал их вживую и знал лишь по редким, непереиздающимся записям и немногим выступлениям, доступным в Сети. Они только закончили играть квартет Гайдна и после антракта должны были взяться за до-диез минорный квартет Бетховена. В отличие от других людей в церкви – а в это воскресенье здесь собралось всего человек сорок – пришел я перед самым концертом и купил билет у одной из монахинь, которые сидели за маленьким столиком у входа. Почти все остальные получили свои билеты по почте и входили в церковь, держа большие ваучеры, которые их просили не сворачивать, пока сгорбленная старая монахиня добросовестно переписывала полное имя каждого старой зеленой перьевой ручкой. Ей было по меньшей мере лет восемьдесят, и она, должно быть, уже многие годы вот так переписывала фамилии тем же дрожащим архаическим почерком. Штрихкоды, по всей видимости, отражали молодежный образ, который церковь хотела представить новым прихожанам, однако старая монахиня с большим трудом копировала цифры с каждого ваучера, прежде чем его проштамповать. Никто ничего не говорил о ее медлительности, но те, чьи ваучеры еще не проштамповали, обменивались снисходительными улыбками.
В антракте я стоял у входа в очереди за горячим сидром, который та же монахиня теперь скрупулезно разливала по пластиковым стаканчикам. Полный половник она еле держала в руках. Покупатели жертвовали куда больше одного евро – такая цена была указана на бумажке, приколотой к доске объявлений рядом с чаном горячего сидра. Я никогда особо не любил этот напиток, но все остальные, казалось, его обожали, поэтому я тоже отправился за ним и, когда подошла моя очередь, положил в чашку пять
