Константин Золотовский - Рыба-одеяло (рассказы)
Помню, однажды выскакивают с криком немецкие солдаты на лед, рубят воронки и ставят в них щиты-мишени. Прямо против нас готовятся стрелять. А из мешка сразу не вылезешь. Если покажешься, то как черный жук на белой бумаге. Солдат целая рота. Ну думаем, пропали! Кричать друг другу - далеко лежим, да и шевелиться опасно. Дело табак!
А наши дальномерщики наблюдали. Видят, нам угрожает опасность. С ближней батареи нашим стрелять нельзя. Как только она своими хоботками-стволами пошевелит, вся немецкая артиллерия на нее обрушится
Сообщили на дальнюю батарею в Лисий Нос. Оттуда из трех орудий и ударили по фашистам! Паника, крики, раненых хватают, убитых тащат. Еще, еще ударили! Снаряды прямо через наши головы свистят.
Мы вжались поглубже в снег. А фашисты врассыпную. И щиты оставили. Сами стали мишенью для наших снарядов. Мало, кто убежал. А мы продолжали наблюдение до вечера, пока смена не пришла.
Так зимой и летом в годы жестокой блокады обороняли город Ленина наши водолазы-разведчики.
РЕЧНОЙ ТРАМВАЙ
Но видел я дальние дали
И слышал с друзьями моими,
Как дети детей повторяли
Его незабвенное имя.
(Н. Заболоцкий)
Был конец ноября 1942 года.
Нева казалась пустынной, и только возле Тучкова моста, ломая корку льда, пытался развернуться буксир. На его винт намотался стальной трос. Капитан подергал судно, убедился, что сбросить трос невозможно, и позвал водолазов.
Вскоре он уже кричал вниз через медную трубочку;
- Проворачивай!
Ледяная вода вскипела. Это завертелся освобожденный винт.
Мы уложили разбросанное на льду водолазное имущество и забрались греться в буксир.
- Располагайтесь! - сказал нам водолаз Лошкарев. - Будьте как дома.
Лошкарев сам недавно переселился на этот буксир. В его дом на Васильевском острове попала бомба.
- Все разгромлено, - сказал он, - будто Наполеон прошел - этаж на этаж наехал!
Наши исхудалые, костлявые, почти прозрачные руки жадно тянулись к теплу, захватывая горячее пространство над чугункой. Тяжелый керосиновый запах олифы поднимался от кастрюльки с жидкой пшенкой.
- Варю вот на обед, - виновато сказал капитан буксира.
- Неплохо. В Осиновце водолазы лепешки пекли, а сверху дождик поливал вместо масла.
Волны сладковатого дыма колыхались над нашими головами.
Это Гаранин курил свой табак из хмеля, шалфея и каких-то других трав Ботанического сада.
- А у тебя какой сорт, боцман?
- ТБЩ, - отозвался Калугин, - трава, бревна, щепки.
Работница в черном платье, сидевшая тут же на бухте троса с кружкой кипятка и дурандовой конфеткой в руке, закашлялась и протерла глаза.
- Холодно, - сказал капитан, поеживаясь.
- Ну, какой это мороз, - заметил Гаранин. - Вот, помню, настоящий был под рождество в Красноярске. Галку замерзшую за пазуху положил, клеваться стала. Выбросил - сразу замерзла. Сунул ее в тепло - опять клюет. В тот день мы с сестренкой отца с охоты ждали. Поросенок по комнате бегал - в хату с мороза взяли. Дали ему вареное яйцо поиграть. А он поймать его не может катается яйцо по полу, а когда прижал к стенке - съел. С охоты отец вернулся веселый, а что добыл - не показывает. Истомились мы, пока он причесывался да ради праздника любимую канаусовую надевашку - по-нашему, по-сибирски, рубаху - примеривал цвета "сузелень зелено индо голубо будто розово". А добыл отец голубого песца. Проведешь по шкуре - затрещит под ладонью, так пламенем и осветит.
- Интересно, - сказал Калугин.
Промерзший иллюминатор точно бельмом затянула пурга. В кубрике стало совсем темно.
- Ганька, зажигай плошку! - крикнул капитан.
- Есть зажечь! - хрипло ответил молодой матрос и пошел разыскивать ее.
- Эх! - сказал капитан. - Помню, солнце сверкало, теплынь была... К нам Сергей Миронович Киров приехал тогда.
- Когда? - спросил Лошкарев.
- В мае тридцать второго. Мы в то время первый наш невский речной трамвай достраивали. На всех-то он подушках покачался. Мы по улыбке догадались, что трамвай хорош. "А кстати, - сказал он, - неплохо бы прокатиться на острова". Мы просияли
А потом оконфузились. Директор для встречи с Кировым блеск навел из искусственной олифы оксоль, а это только до первого дождика - и весь лак сразу с трамвая слезет. Сергей Миронович подошел к борту, поколупал ногтем, засмеялся и ничего не сказал. А на другой день нам прислали две бочки первосортной натуральной олифы...
Лошкарев в темноте таинственно шуршал чем-то и постукивал.
- Что там приколачиваешь?
Вошел Ганька с горящей плошкой. С освещенной стены улыбался нам Сергей Миронович Киров. Лошкарев принес портрет из своего разрушенного дома, вместе с чемоданчиком.
Капитан внимательно посмотрел на Кирова и сказал:
- А ведь чуточку не похож. Было это в 1934 году. Помню, он был во френче, сапоги русские. Пришел на совещание, сразу снял фуражку, пальто снял, и в президиум. Вопрос стоял о ликвидации продкарточек. Докладчик говорил о суррогатах, о замене чем-то мяса и каши.
Мироныч и говорит: "Это все хорошо и нужно. Но, простите меня, я вот, грешный человек, лучше бы почерпнул в супе и поддел мясо и почувствовал его на зубах, чем поддевать что-то невесомое", и затем стал говорить о развитии социалистического животноводства.
И, помню, тут всем стало сразу весело и легко, и мы зааплодировали.
- Да, он был тихий, спокойный, хорошо так поговорит, будто обнимет, сказала работница.
- Рассказывали мне на спичечной фабрике, - продолжал капитан, - как ихнего директора вызывал к себе Киров. "Твои?" - спрашивает и подает коробок. "Мои", - признается директор. "Зажигай!" Директор стал чиркать, и каждый раз спичка стреляла, а директор отскакивал. "Можешь идти", - говорит Киров.
Буксир покачнуло. Рядом разорвался немецкий снаряд. И словно кто-то чугунными пальцами побарабанил по борту.
- Шрапнелью садит, - зло сказал простуженным голосом укутанный в большой полушубок Ганька.
- Помню и я Кирова, - произнес Гаранин, разгоняя сизую пелену самодельного табака. -Выбрали меня, как комсомольца, от эпроновской делегации в Смольном Сергею Мироновичу водолазный шлем поднести. Шлем совсем новый. Надраен мелом и суконкой. Горит, как золотой. Стекла иллюминатора с мылом начисто вымыты и желтым табаком протерты, чтобы туман не лег. Ну, думаем, понравится ему! Принял Киров, полюбовался на шлем и говорит: "А сами небось в грязных работаете?" Покраснели мы, а он повернул шлем затылком и смеется: "Вот в этой дырочке место стопорному винту. Без него водолаз и шлем и голову посеет на дне. А здесь его нет. На чем же этот шлем у вас держится?"
- И как он все знал!
Ударил второй снаряд. Стал трещать и ломаться лед.
- Мироныч все знал, - сказал Лошкарев, прислушиваясь. - Помню, в девятнадцатом году на Волге провалилась машина Кирова в полынью и утонула. Я тогда еще был по первому году службы, и приятель мой тоже водолаз молодой и неопытный. Нас с ним вызвали спешно машину эту поднимать.
Спустился я под лед, меня течением перевернуло.
Рассердился на нас Киров: "Работать, - говорит, - не умеете. Оттяжку сперва нужно с балясиной завести, тогда и не будете вверх ногами из воды выходить".
А это мы, действительно, не сообразили.
Стали ее заводить, и Киров нам помогает. Сам мне стопорный винт закрепил на шлеме. Вот он откуда винт знает! Сам подхвостник завязал и говорит: "Поторопитесь, ребята, а то большие деньги в машине гибнут... Сто тысяч, Ленин мне поручил передать для Кавказского фронта".
Подняли мы машину, и до рассвета Киров в бане спасенные кредитки горячим утюгом гладил.
"Товарищ Киров, вы, случайно, водолазом прежде не были?" - спрашиваем. "Нет", - отвечает. "А откуда же нашу работу знаете?" Улыбнулся Киров. "Присматриваюсь", - говорит.
- Интересно! - произнес Калугин, выслушав его. - Довелось и мне видеть Кирова. На Смольнинской пристани. Мы там сваи забивали. Работа не клеилась. Инженер-гидротехник бестолковщину создавал. А наш Федя Степанов - да вы его знаете - хороший водолаз, но горячий, вспыльчивый, прямо из себя выходил: "На кой, - кричит, - такая самодеятельность! Только государство обманываем!.." И через каждое слово у него "фольклор".
А тут идет какой-то гражданин по набережной, среднего роста, в белом френчике, в фуражке. И с ним еще двое. А Федька ругается, не стесняясь в выражениях.
- Что вы скандалите, молодой человек?
- Эх, гражданин, такую-то... - вскипел Степанов, - сами подумайте, дурацкую работу делаем! Как мартышка с чурбаком возимся. Не знаю, понимаете вы в этом деле или нет, но посмотрите. Сняли здесь сваи, велят в другом месте колотить, потом опять их вынимаем.
Водолазы уже узнали Кирова и шепчут Степанову, подсказывают, с кем он говорит. А Степанов разгорячился, не слышит их, рад, что нашел внимательного слушателя, даже дважды Кирова по плечу хлопнул.
- Да, - сказал Киров, - вы правильно говорите, с участием. Только у вас слишком много слов-паразитов выскакивает.
