Константин Золотовский - Рыба-одеяло (рассказы)

Золотовский Константин Дмитриевич

Рыба-одеяло (рассказы)

Золотовский Константин Дмитриевич

Рыба-одеяло

В сборник "Рыба-одеяло" включены новые рассказы К.

Золотовского о водолазах. Вы познакомитесь и с новыми

героями - бойцами морской пехоты, разведчиками, участниками

обороны полуострова Ханко и Ленинграда. Вместе с ними

боролись против врагов в годы Великой Отечественной войны и

советские водолазы. И даже в самые тяжелые минуты их не

покидало чувство юмора.

СОДЕРЖАНИЕ

Секретный узел

Товарищ Эпрон

"Девятка"

Камбузный нож

Сом от малокровия

Рыба-одеяло

Ханковцы

Ладожская нить

Трофейный самолет

В осажденном городе

Ивановские пороги

"Гуси-лебеди"

Речной трамвай

Боксеры

Обвал

"Иван Макарыч"

Случай на шлюзе

Черная бутылка

СЕКРЕТНЫЙ УЗЕЛ

В пору детства и юности, когда замыслов у тебя очень много, но ты еще не выбрал себе дела по душе, один старинный морской узел неожиданно определил всю мою судьбу.

Шла гражданская война.

Мальчишкой впервые увидел я военных моряков на станции Иркутск. Жил я тогда в предместье Глазково. Станция была оккупирована интервентами.

На сером заплеванном перроне вокзала перед коричневой теплушкой стояла группа балтийских матросов. У одного через плечо висела связка баранок, другой держал круг заиндевелой колбасы. Направлялись они на Дальний Восток, а иностранец комендант задержал их.

В полушубке, стянутом пулеметными лентами, с тремя гранатами у ремня, от группы отделился командир. Поправил бескозырку и направился к коменданту. Поигрывая сизым от мороза наганом, зловещим без кожаной кобуры, он насмешливо сказал иностранцу: "Мы вам не мамзели, а вы нам не мосье, извольте отправить немедленно!"

Усмехались серые глаза матроса, и эта усмешка в суровой тогда обстановке поразила меня. Матрос ничего не боялся.

Грозный для всех комендант, который любил говорить: "Я могу аррэстовать и расстрэлять!", сразу как-то съежился, засуетился и пошел дать приказ об отправке теплушки.

А матрос вразвалку, спокойно шествовал за комендантом. На бескозырке его горели золотые буквы, и на руке синела замысловатая татуировка - не корабль и не якорь...

Про дальнейшую судьбу маленького матросского отряда рассказал мне старый партизан Иннокентий Седых, когда мы бродили с ним по тайге.

"Наш партизанский отряд пробирался в Забайкалье, - рассказывал Седых. Попросились мы к матросам в теплушку. "Садитесь, - говорят, - вместе веселей".

Ночью повалил лохматый снег. Валил и валил, засыпая дорогу, вокзал, тайгу... - задумчиво говорил Иннокентий. - Вот тут мы и столкнулись с осатаневшими откормленными семеновцами.

Интервенты пропустили из Забайкалья в Иркутск броневик "Орлик" с отрядом сибирских казаков под командой атамана Семенова. Матросы выскочили из теплушки, отстреливаясь от вооруженных до зубов казаков. Таежную тишину разрывали гранаты.

По грудь в снегу прорывались мы в тайгу. Косил пулемет наших партизан. Не уйти нам, если бы не матросы у железнодорожного полотна. Дрались они до последнего патрона. Все погибли. А их командир продолжал сдерживать натиск семеновцев. Пользуясь замешательством, матрос подался к тайге. Залег за поваленные бурей толстые лиственницы и всаживает пулю за пулей в бандитов. Потом закурил трубку и швырнул последнюю гранату.

"Ну, и черт, а не матрос!" - думал я тогда.

Слышим - стихло. Угробили человека. Не дешево достался этот моряк.

Мои валенки были полны снегу. Даже в карманы полушубка набился. Измученный добрался я до избушки лесника. Валенки снять невозможно. Разогрел на огне и оторвал вместе с кожей. Отмерзли пальцы, пришлось отрубить...

Два дня искал лесник матросского командира. Не нашел.

Растаял снег, заалела набрякшая соком клюква, по-весеннему загудела, заухала мохнатая тайга. Наткнулись мы на матроса - командира отряда.

Поблекли, но не исчезли золотые буквы на его бескозырке.

Зарыли героя...

- Видел ты на руке наколку? - спросил я.

- Морской узел, - сказал Иннокентий и неумело нарисовал мне прутиком на дороге очертания этого узла.

- А завязать его можешь?

- Нет. И даже названия не знаю. Сам много лет плавал на Байкале матросом, а такого не видывал. Может, ты разгадаешь, - усмехнулся Седых.

И действительно, через много лет, когда уже не было в живых Иннокентия, увидел я этот таинственный узел при самых удивительных обстоятельствах.

* * *

В один из январских дней тысяча девятьсот двадцать третьего года четверо комсомольцев иркутской организации сдавали секретарю ячейки боевые чоновские{1} винтовки, подсумки, патроны и гранаты. Павел Никоненко, Левка Шевелев, Сережка Макарычев и я уходили добровольцами во флот.

В двенадцать часов дня состоялось торжественное заседание. Вся наша четверка стояла на эстраде, с красными бантами на груди.

Зал иркутского КОРа (клуба Октябрьской революции) был битком набит молодежью. Сидели здесь и первые глазковские комсомольцы, друзья детства и юности, бойцы ЧОНа, с которыми вместе ходили на белые банды Донского, охраняли мосты и военные склады.

Нам вручили грамоты. Я принял печатный лист и молодым ломким голосом выкрикнул ответное слово:

- Мы выполним наказ и будем, не щадя жизни, охранять морские границы нашей великой Родины на Балтийском море!

Ребята совали нам на память свои фотографические карточки: "Сережке от Петьки", "Левке от Сашки", "Храни, не забывай друга, а то приедешь на корабль, да и зазнаешься". Девушки подарили нам кисеты и носовые платки с вышитыми якорями и цветочками. Мы еще были в кепках и пиджаках, но бойкий карандаш Сереги Ломоносова уже запечатлел нас на листе стенной газеты в клешах, форменках и бескозырках с ленточками до самых пят.

Мы сели в вагон.

Комсомолка Галя врасплох поцеловала Сережку Макарычева, и он сделался пунцовым от смущения. Мы звали его женихом, он конфузился и, чтобы скрыть волнение, старался басом говорить грубости, что к нему совсем не шло.

Первый звонок.

Прощай, Иркутск с комсомольцами,

Уезжаем на флот добровольцами...

На перроне - матери, отцы, братья и сестренки. Пашкин отец, богатырь-грузчик товарного двора, крикнул:

- Коли не послушал, едешь, так служи как полагается, а не то... - и по старой привычке опустил руки на ремень.

Пашка стыдливо отвел глаза в сторону.

- Лева, сынок, пиши мне! - закричала Левкина мать. - Каждый день весточки давай, из Черемхова брось открытку да береги себя... - и заплакала.

Моя мать стояла в старой кацавейке, какая-то выпрямившаяся, с сухими глазами.

Гудок паровоза. Поезд тронулся.

В окнах замелькали железнодорожные будки.

В Черемхове Левка опустил открытку матери. Здесь же в вагон вбежал с гармонью на ремне комсомолец, черемховский шахтер Ванька Косарев.

- Тоже в Балтийский флот! - крикнул он. - Едва не опоздал! Крышку от гармони забыл. Ух, не отдышаться!

В Новосибирске нас поджидали вагоны с добровольцами - комсомольцами из Алтая, Западной Сибири, даже из Якутии.

Всех нас влекла романтика, мечта о дальних плаваниях, о боевых кораблях, о матросской форме...

Начались заморозки. В щели теплушки врывался пронизывающий ветер. Мы подбрасывали дрова в железную печурку и кипятили чай.

Черемховский Ваня Косарев играл на гармони, а ребята отплясывали "иркутяночку" и "подгорную".

Часто не хватало дров. Не хватало хлеба.

Поезд подолгу стоял на разъездах и полустанках, а мы бегали к начальнику станции и требовали, чтобы он скорей отправлял нас дальше.

Однажды, когда мы целый день стояли на маленьком глухом разъезде, из деревушки к поезду подошла старая крестьянка и протянула Пашке в вагон узелок. В нем были сибирские шаньги и бутылка молока.

- Детушки, это вы самые, что во флот едете?

- Да, - ответили мы, удивленные, что об этом уже узнали даже в глухой деревушке.

- Передайте привет моему Ваське Кожемякину. Он в Кронштадте и уже третий год не пишет...

- Ладно, бабушка, спасибо за молоко, обязательно ему намылим голову, сказал Пашка. - Разве можно матерей забывать?

Старушка вытерла глаза платком.

* * *

За Уральским хребтом наши теплушки стали осаждать беспризорники. Одни клянчили, протягивая руку: "Дяденька, а дяденька! Дай копеечку, жрать хоцца" А другие воровато всматривались в теплушку, ища, чего бы стащить.

Мы щедро делились с ребятишками нашими припасами, но они так настойчиво лезли в вагон, что пришлось закрыть двери".

На другой день, когда поезд шел полным ходом, удаляясь от Свердловска, мы наполнили жестяные кружки кипятком и уселись возле печки. Вдруг из-под нар, как раз там, где спал Ванька Косарев, вылез взлохмаченный и оборванный мальчишка.

- Я - Мишка, - объявил он.

- Очень приятно, - сказали мы сердито. - Как ты сюда попал?