Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова
К сожалению, здравые мысли имеют привычку приходить, словно старые пассажирские поезда – с большим запозданием. Когда уже ничего нельзя исправить, я поняла, что мой муж как человек, обречённый на творчество, может быть странным и нелогичным с обывательской точки зрения, ещё чаще – неудобным. Явленный свыше дар меняет сознание, мир в глазах творцов выглядит иначе, а в окружающем пространстве постоянно присутствует навязчивый зов к свершению. И ещё этот сводящий с ума стресс при каждом публичном выражении своей сути. Таланты – они другие, к ним надо приспособиться. У меня получалось средне.
– Поела? – строго спросила дочь, вернувшись с прогулки.
– Да, спасибо, очень вкусно.
– Опять под столом крошки.
– Неужели? Вроде бы ничего не падало. Ну, извини.
Дочь включила пылесос, а я вспоминаю, как ругала мужа, который после болезни тоже ел неаккуратно. Он даже не возражал. Теперь стало интересно:
а что думал? Если вернуть то время и присобачить к нему мою нажитую мудрость, целовала бы мужу ноги и вытирала волосами. Но кому легче оттого, что я знаю истинную цену себе? Все мы сильны задним умом. В человеке хватает дерьма. Правда, до этого понимания многие не доживают и ещё мнят, что судьба им чего-то не додала.
Проглотите своё тщеславие и насытьтесь!
3
«Чему бы жизнь нас не учила, Но сердце верит в чудеса». Стихов нашего замечательного поэта, прославившегося афоризмами, Михаил Полетаев не помнил, а может, и не знал, но ему только и оставалось, что надеяться на чудо. Человек часто приходит к вере, когда реальность себя исчерпала. Как говорят ветераны войн, в окопах атеистов нет.
Пробегая по изуродованному торговыми точками Арбату, художник выхватил тренированным глазом вывеску над невзрачной лавчонкой: «ВРЕМЯ. Покупка и продажа. Деньги сразу. С больших сделок скидки». Не очень понятно, хотя в городе, где гуляла свобода, сильно смахивающая на анархию, уже ничего не удивляло. Зашёл, заворожённый обещанием денег, а может, из любопытства, которое не покидает творческих людей даже в минуту отчаяния.
В тесном помещении пахло жареным луком. Запах был лёгкий, похожий на детское воспоминание. За прилавком, конечно, еврей, словно персонаж старых фильмов: в жилетке, лысый, с большим носом и отвислой нижней губой, являющей красную изнанку. Всю нишу позади него занимали настенные часы разных моделей: от «ходиков» до трофейных немецких с нежным боем и резной деревянной дверцей. Маятники качались размеренно, стрелки на циферблатах показывали разное время. Естественно, ведь время от часов не зависит.
Внизу плакатик от руки:
Вы, люди, суетливы и шумны,
смеёмся мы над вами со стены.
– Вы же не часы покупаете? – осторожно спросил гость.
Отвислые губы растянулись в хитрую улыбку:
– И часы тоже… Как символ меры человеческой жизни.
Во рту у Михаила пересохло, в голове зашумело, неведомые нейроны замкнулись, и на вопрос продавца «Чего изволите?» он с откровенным изумлением услышал свой ответ:
– Хочу продать несколько годков.
– Сразу так много? Обычно, начинают с месяца.
– Проживу чуть больше или меньше, какая разница. Конечно, хорошо бы знать, сколько отпущено, чтобы не промахнуться.
– Таких сведений не имеем. Время – это палач, который приходит, когда посчитает нужным. Придётся рисковать, ни одно денежное предприятие без риска не обходится. Но в нашем деле есть и преимущества. Человек взрослеет, мужает и, к сожалению, стареет. Продавая своё время, можно избежать старческих недугов, например рака, или не стать импотентом – разве плохо? К тому же это не кредит с процентами, деньги получите на руки – и никаких проблем.
– Мне надо в долларах.
– Да пожалуйста, хоть в иенах. Сколько?
Михаил назвал. Старик достал из-под прилавка допотопные громоздкие счёты и начал с феерической быстротой щёлкать деревянными косточками. Наконец, изобразив фальшивое недоумение, назвал цифру:
– За нужную вам сумму придётся отдать пять лет, восемь месяцев и тринадцать дней. Если по гамбургскому счёту – не так уж и много. Ну что, заключаем договор?
Человек говорил так заискивающе, что мясистые уши отъехали назад. В этот момент Михаил струхнул: происходило что-то невероятное, и может ли вообще такое быть? Не пора ли проснуться? А почему вместо букв на бумаге какие-то закорючки?
Торговец временем засуетился:
– Это на арамейском языке, дальше, – он ткнул кривым от артрита пальцем, – вот тут, смотрите, нонпарелью дан перевод: суть сделки и цифры. Подписывайте, подписывайте.
– Надеюсь, не кровью? – мрачно пошутил, пришедший в себя художник.
– Бог с вами, батенька, – укоризненно покачал головой продавец и протянул посетителю дешёвую шариковую ручку. Потом засунул подписанный договор в щель громоздкого устройства, похожего на старую типографскую строкоотливную машину, ногой нажал на педальку, что-то щёлкнуло, хрюкнуло и устройство вытолкнуло лист обратно, но уже с печатью в виде мальтийского креста в круге.
– Ну, вот, всё в порядке. Живите с удовольствием дальше, – произнёс старик с облегчением и отсчитал деньги.
– Это что же, – Михаил кивнул на железяку, – она соображает лучше нас с вами?
Лысая голова мелко закивала:
– Придётся смириться, что кто-то знает всё.
– А вам какая прибыль с чужого времени?
– Я просто получаю зарплату. Небольшую. Меня мама приучила не лезть не в своё дело.
По дороге к выходу художник, хлопнул себя по лбу:
– Да, забыл поинтересоваться…
Обернулся, но за прилавком было пусто, нелепая машина, которая ставила печать, тоже исчезла, а все часы на стене показывали одно время. Михаил испугался: деньги?! Деньги лежали на месте. Он, как ошпаренный, выскочил на улицу и, сжимая рукой в кармане тугой свёрток, почти бегом устремился в сторону метро. О чём собирался спросить, уже не помнил.
Дома, развернул пакет, боясь вместо купюр увидеть черепки или нарезанную газету, но доллары зеленели натурально.
– Откуда такие деньжищи? – удивилась Ива.
– Отсюда не видно. Главное – мама спасена! – воскликнул удачливый добытчик.
Больная приподнялась на локте, тоже глянула недоверчиво:
– Украл? Или убил кого?
Михаил вздрогнул, вообразив странное приключение.
– Надеюсь, что нет.
* * *
Сегодня скачет атмосферное давление, а за ним артериальное, чувствую себя разбитой, лежу, размышляю о том, что суетность моему характеру не свойственна. Я испытываю тягучую нежность к знакомым местам, которые способны открыть наблюдательному
