Привет, красавица - Энн Наполитано
Джулия
Апрель 1983 — июль 1983
По пути в аэропорт О’Хара Роза и Джулия молчали. Уильям не хотел, чтобы его беременная жена сама вела арендованную машину, — большой живот ее упирался в руль, даже если сиденье было сдвинуто назад до предела. Он предложил свои услуги шофера, но Джулия понимала, что они с матерью должны остаться наедине. Если Роза собиралась сообщить нечто, о чем прежде умалчивала — объяснить свой отъезд или покаяться в принятом решении, — то не сделает этого при Уильяме. Однако всю дорогу мать сидела с каменным лицом, а в аэропорту, пройдя регистрацию, сразу направилась к выходу на посадку.
— Когда малыш родится, я пришлю его фото, — сказала Джулия.
Роза кивнула.
— Только не зарекайся, что будет мальчик.
— Все говорят, что если живот штыком — значит, непременно мальчик.
Обе резко остановились. У входа в терминал стояла Цецилия с малышкой на руках. Она была в своей рабочей одежде — джинсы, забрызганная краской блуза, на голове желтая бандана, некогда принадлежавшая Чарли. Лицо ее, точно зеркало, отражало каменное выражение Розы.
— Я не позволю тебе уехать, не повидав свою первую внучку.
У Розы потемнели глаза, на побледневшем лице заходили желваки. Джулия догадалась, что мать представила Чарли на полу больничного вестибюля.
— Мой первый внук или внучка пока что здесь. — Роза показала на живот Джулии.
— Нет! — хором воскликнули сестры.
Роза чуть отступила назад.
Иззи, пропускавшая свой дневной сон, терла кулачками глаза и смотрела хмуро.
— Во Флориде ужасно жарко. — Джулия попыталась направить общение в мирное русло, хотя моментально поняла бессмысленность своих усилий. — Ты же не любишь зной, мама.
— Не будь такой упертой, — сказала Цецилия.
Джулию тряхнуло. Она так ждала прощальный важный разговор с матерью, предчувствовала его, но не предполагала в нем участия Цецилии. Кольнула ревность — младшая сестра опять ее опередила. Цецилии почти сравнялось девятнадцать, и материнство как будто придало ей сил и уверенности. Даже в затрапезной одежде сестра выглядела привлекательно, а вот она, Джулия, ощущала себя безмерным океаном, и мысли ее шныряли, точно рыбы.
— Хочешь и меня угробить? — сказала Роза. — Прямо сейчас, пока я не улетела, чтобы впервые в жизни хоть чуть-чуть передохнуть?
О нет, подумала Джулия.
— Неужели ты вправду считаешь, что я виновата в папиной смерти? — Взгляд Цецилии говорил иное: Если кто в этом виновен, так только ты.
Люди вокруг перекусывали, пили кофе, проверяли напоследок ручную кладь, но Джулия не сказала бы, сколько вокруг незнакомцев, десять или целая сотня, и смотрят ли они, как ее сестра и мать ранят друг друга в самое сердце.
— Папа говорил, ты уже никогда не общалась с матерью, после того как она изгнала тебя из дома. — Цецилия покачала головой, Иззи повторила ее жест. — Я хотела лишь попрощаться и сказать, что люблю тебя и буду говорить о тебе дочке только хорошее. И, знаешь, я сделаю это не ради тебя, мама. Ради себя. Я хочу не злобствовать, как ты, а скучать по тебе, потому что люблю тебя.
— Не смей так со мной говорить. — Роза прошла к креслам в зале ожидания. — Мне надо присесть.
Похоже, дрожь, курсировавшая по телу Джулии, перекочевала к Розе, которая до объявления посадки на рейс не проронила ни слова.
— Ты все взяла, ничего не забыла? — спросила Джулия и тотчас подумала: «Почему я говорю такие глупости?» В этот момент она хотела быть заодно с матерью и сестрой, но у нее не получалось. Она себя чувствовала резиновым мячиком, прыгающим под перекрестным огнем.
Роза обратила взгляд на Цецилию:
— Я решаю, с кем мне разговаривать, юная леди. Не ты. Болтливость — не добродетель. — Роза покивала, словно соглашаясь с собой, и медленно пошла к выходу на посадку, показала билет контролеру и скрылась из виду.
Иззи тихонько пискнула, заерзав на руках у матери. Сестры переглянулись.
— Утром я даже не думала сюда приезжать, — сказала Цецилия. — А потом вдруг оказалось, что иду к электричке.
Зал полнился шумом: объявления о рейсах, клацанье багажных тележек, гул голосов.
— Отвезешь меня в город? — спросила Джулия. — Похоже, малыш на подходе.
— Сейчас? — переполошилась Цецилия и поцеловала ее в щеку. Иззи потянулась ей навстречу. Один поцелуй звучный, другой — словно бабочка махнула крылом. — Все ясно, поехали!
— Ты вела себя очень смело, — сказала Джулия, под руку с сестрой выходя на улицу. Собственный голос она слышала как сквозь вату и после этих слов уже ничего не говорила, отдавшись ощущению, что внутри нее ворочается некая властная сила.
В машине не было детского кресла, и Джулия устроилась на заднем сиденье полулежа, обеими руками придерживая Иззи.
— Пожалуйста, дотерпи до больницы, — попросила Цецилия. — Я всегда думала, нафига отец учит нас водить машину, если у нас ее никогда не было. А папа сказал, что это ценный жизненный навык и он мне пригодится, когда мы вчетвером пойдем грабить банк.
Джулия понимала, что сестра старается отвлечь ее от боли, хотя чувствовала даже не боль, а скорее удушающую тяжесть. Через равные промежутки возникало ощущение, будто на нее уселся невидимый слон, расплющив ее своим весом, потом слон вставал, и она опять становилась собою прежней. Джулия следила за тем, чтоб уснувшая Иззи не свалилась с сиденья. Спящая малышка выглядела настолько идеальной и прекрасной, что Джулия даже расплакалась. «Превзойти эту прелесть невозможно, — думала она, — а значит, мой малыш будет хуже».
— Мы уже у реки, — сказала Цецилия. — Еще пять минут. Я хочу нарисовать Иззи вместе с твоим ребеночком. Один портрет тебе, другой мне.
Слон поднялся, и Джулия подумала: «Мама уже в небе. Ее нет на этой земле. Она недосягаема в буквальном смысле слова».
Цецилия как будто читала ее мысли.
— Теряет мама, не ты, — сказала она. — Тоска сожрет ее, а не тебя. И не меня. Как доберемся до места, я позвоню Уильяму и девочкам. Все мы будем рядом.
Подъехали к больнице. Цецилия разогнула пальцы сестры, вцепившиеся в ползунки Иззи. Какие-то безликие незнакомцы, говорившие что-то непонятное, помогли Джулии перебраться в кресло-каталку. Они казались ей пассажирами из аэропорта. Она слышала голос Цецилии, но слов не разбирала. Джулия ерзала в кресле, пытаясь избавиться от слона, который теперь уселся основательно и не желал вставать.
Позже ей сказали, что все
