Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева
Наконец профессор с учительницей закончили обсуждение и вышли из комнаты. Учительница сияла.
– Я не ошиблась! Ты ему очень понравилась. Он сказал, что у тебя несомненный талант, – сообщила она мне, как только мы вышли на улицу. – Но он не хочет вмешиваться в твоё становление, хочет увидеть, куда ты пойдёшь в смысле творческой направленности. Ты ведь и литературно одарённая тоже. Понимаешь?
– Ага. Значит, пока заниматься не будем? – уточнила я на всякий случай.
– Угадала. Он хочет, чтобы ты самостоятельно написала ещё несколько вещей, а потом снова пришла. Ты обязательно должна это сделать! Пойми, тебе нужно в консерваторию!
Она была явно в приподнятом настроении. Я тоже. В особенности меня порадовало, что не нужно было пока ни с кем заниматься. Похожее было со мной на заре моих писаний. Мой отец подумывал повести меня в литстудию, но его друг отсоветовал, сказав, что самое ценное – это моя индивидуальность, а студия придавит её и пригладит.
– Пусть сама развивается, а потом посмотришь, – сказал он.
И они за это выпили.
Так я продолжала творить на свободе.
Близилось 23 февраля. Когда-то мы встречали праздники всем классом на квартире у Фели, у которой была музыка и понимающие родители. А теперь всё переменилось. Мы с родителями переехали на Черёмушки, Ритка уже давно жила на посёлке Котовского[1], Курица крутила шуры-муры с Юркой, Сабоня нашел себе даму сердца где-то на стороне, ну и так далее. Класс постепенно распадался на отдельные островки, словно готовясь к большой разлуке. Ещё прошлым летом мы участвовали в жизни друг друга, собирались у Курицы, где она жила с бабушкой, воспитывающей её, пока мама растила второго ребёнка в новой семье. Курица была единственной, кто не знал родительской строгости. Жизнь её, тем не менее, была не такой уж безоблачной.
Курица была по уши влюблена в Юрочку – одного из братьев-близнецов, живших в том же дворе. Юрочка отвечал Курице полной взаимностью, но его предки запретили ему даже близко подходить к ней. Дело в том, что Курица очень просто понимала жизнь. Например, она могла выйти во двор и хрустеть во всеуслышание мацой, которую бабушка приносила из синагоги по праздникам. Такое бескультурье приличным родителям Юрочки было не по душе. Короче, Юрочку заперли, и если он и выходил из дому, то только под строгим родительским надзором. К тому времени чувства уже переполняли обоих, и если бы не кличка, которая Курице подходила идеально, её бы прозвали Джульеттой.
Юрочка пытался объяснить родителям, что его дружба с Курицей никак не может испортить их репутацию, но родители были непоколебимы в своём решении оградить сына от чуждых элементов. Тогда Курица решила бежать в монастырь… и почему-то ночью. Она попросила меня прийти к ней и проводить её в этот путь. Было начало июля. Мы лежали на её большой кровати, доставшейся ей от матери, и ждали, когда пробьёт полночь.
– А ты хоть знаешь, где женский монастырь? – поинтересовалась я.
– На 16-й станции, – отвечала Курица сквозь зубы.
– Так там же, кажется, мужской.
– Не может быть!
– Да точно, мужской.
Полночь уже пробила. Курица встала и выглянула в окно.
– Ты что, ещё с кем-то бежать намерилась?
Курица вдруг разрыдалась. Её стала бить дрожь.
– Ты чего?
– Я… я не могу. Там… там Юрочка мой, – всхлипывала она, показывая на окно напротив.
С Юрочкой своим она встретилась окончательно и бесповоротно уже в Штатах, куда уехала с мужем, с которым вскоре рассталась, так как брак был не по любви. Как-то раз от нечего делать решила она пойти на вечеринку знакомств в каком-то американском захолустье. И тут разыгралась сцена, достойная Голливуда. Курица вошла и увидела прямо перед собой своего ненаглядного Юрочку. Это было невероятно, и она бы ни за что не поверила своим глазам, но его глазам – широко раскрытым, изумлённым, почти сумасшедшим – поверила сразу. Как он, русский парень, не имевший возможности выехать даже в Польшу, мог очутиться здесь, в этой стране, в этом городе, на этой вечеринке? Они бросились друг к другу, совершенно ошеломлённые, и больше уже никогда не разлучались. В прямом смысле. Юрочка имел свой бизнес. Так же, как Курица, он женился не по любви, уехал в Штаты, вскоре развёлся и почти сразу купил огромный, как дом, грузовик, на котором и развозил по стране тяжёлый груз. Юрочка был одинок, дом ему был не нужен, ни с кем он по-настоящему не сходился и на вечеринку зашёл от нечего делать, просто выпить и поглазеть.
После первой ночи Курица, которая была от горшка два вершка, твёрдо заявила, что станет его напарницей по бизнесу и они будут развозить груз вместе. В короткий срок она выучилась водить этого монстра, а Юрочке пришлось лишь приспособить водительское сиденье так, чтобы его пассия могла доставать ножками до педалей, а ручками до руля. С тех пор они разъезжают по стране, ни на минуту не разлучаясь.
Всё это ожидало Курицу в далёком и невероятном будущем. А той ночью она осталась дома и уже позже внушила себе, что влюбилась в другого Юру – Юрку из нашего класса по кличке Сокол. Сокола отличали необыкновенно острый ум и прекрасное чувство юмора. Но главным его достоинством были потрясающие математические способности. Он щёлкал любые задачки как орешки. То, на что у нас уходил вечер, он решал на переменке за пять минут. И при этом всегда давал списывать. Только на контрольных им невозможно было воспользоваться, поскольку он заканчивал за считаные минуты и учительница тут же отбирала у него тетрадь. По другим предметам Сокол перебивался с тройки на тройку. Просто не хотел прилагать ни к чему усилий. Он смотрел с иронией на весь этот учебный процесс, понимая его тщету и сиюминутность.
Сокол был ей под стать по росту. В остальном они так же подходили друг другу, как сокол курице. Когда Курица стала строить ему глазки, наивно хлопая густо накрашенными ресницами, он хмыкнул, но возражать не стал. Юрка понимал, что был суррогатом Юрочки – большой несчастной Курицыной любви, – но ничего лучшего ему не светило, и, просчитав все варианты, он ответил на Курицыны ангажементы. Они начали встречаться, и с этого момента стала постепенно распадаться наша компания. Не потому, что Курица переметнулась к Соколу, а потому, что она предала дух наших отношений, сменив подлинное на подделку.
23 февраля Ритка предложила мне встретить с ней в одной компании, куда её позвала новая знакомая по посёлку, некая Бэла. Мы договорились пересечься на конечной трамвая и поехали куда-то в сторону Пересыпи, напевая «Но и Молдаванка и Пересыпь / Обожают Костю-моряка».
Пересыпь совершенно не располагала к праздничному настрою. Нас встретило какое-то захолустье – скучные хибары, серый ландшафт, одинокие собаки и ободранные кошки. Хатка, в которую мы постучались, была под стать пейзажу.
На стук нам никто не ответил, хотя внутри слышались голоса. Мы толкнули дверь и очутились в комнате с низким потолком и столом, покрытым старой клеёнкой. На столе стояло спиртное, в мисках остывал картофель, его окружали солёные огурцы и капуста…
– Чтой-то за чувихи? – поинтересовался кто-то вполголоса.
– А я знаю! Может, к Казаку.
Из боковой комнаты выныривали франтовато одетые мальчики и яркие девочки с разгуляем в волосах. Мысль о малине становилась всё назойливее.
Нам кивнули – Ритку узнали, а ко мне исподволь присматривались. Было ясно, что это не то место, где мы задержимся. Тем временем к нам подошли несколько ребят, они вежливо представились. Одного из них – худощавого, с аскетичным лицом – звали Казаком. Он, похоже, был здесь главным.
Казак дал знак кому-то из своей группы, и его дружок стал разливать водку по стаканам.
– Ну что, выпьем? – спросил Казак.
Я вопросительно посмотрела на него, игнорируя протянутый стакан. Казак хмыкнул.
Наливший терпеливо держал наполненные стаканы наготове. Ритка взяла их и быстро поставила на стол.
– С праздником, ребята, – прощебетала она. – Ну ладно, мы на минутку заскочили. Нам пора.
И мы выпорхнули на волю.
Шлось легко, но на душе было не очень. Вот тебе и новая компания, вот тебе и праздник! И главное, идти больше было некуда. Так и распрощались на остановке, вдыхая слякотный воздух конца февраля.
