История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.) - Иван Васильевич Шмелев
– Санька, а ты вставай ногами, тут не глыбко!
Санька, послушавшись, опустился и вскоре всплыв, буйно затряс головой освобождая от воды голову.
– До дна никак не достал, знать, тут глубоко! – отозвался из воды Санька.
Заметя полоскавшую бельё на мостках смазливую Тоньку С., Санька мигом очутился около неё. Он своими лапищами разъярённо сграбастал её, и у всех на глазах людей, которые были на берегу, хотел увлечь с собой в воду. Тонька, размахнувшись намоченными Николаевыми штанами, обороняя себя, со всего размаху ошпарила Саньку штанами, от чего у Саньки пропал пыл и озорство.
От слабого дуновения ветерка по поверхности озера разгуливается мелкая зыбь. Солнце, играя, отражаясь от воды яркими бликами, режет глаза. От поверхности воды еле заметно, лениво тянется дымчатая испарина. В озере гуляя, трепещется рыба, отчего на поверхности воды зыблется серебряная чешуйчатая россыпь. В ясном небе, задорно твизикая, над озером кружились стрижи, резвясь летают ласточки. Летя над самой поверхностью озера, желая выкупаться, ласточки своим тельцем, приняв форму фигурки, слегка касаясь поверхности воды, купаются. Панька, наблюдая за полётом стрижей, заметил, как один, вцепившись в конёк крыши, стоявшею на берегу озера, амбара, скрылся в щели. Недолго думая, Панька по углу амбара полез на него с целью достать и овладеть стрижом. У Паньки дьявольская ловкость и, как у обезьяны, цепкость в руках. Чудом держась у самого конька амбара, который, находясь у самого озера, причудливо отражался в воде вниз крышей; в воде отражённо видна была и красная сатиновая рубаха Паньки. Панька в зубах держал прутик, которым он намеревался вышугнуть стрижа. И тут произошло непредвиденное: только было он из зубов взял рукой этот прутик, как другая рука, не выдержав, сорвалась, и Панька, к великому наслаждению в смехе наблюдающей за ним публики, шлёпнулся в воду. Оправившись от удачного падения и выжав досуха рубаху и портки, Панька искал, чем бы ещё заняться. Около тростников он заметил беспризорно плавающую чью-то лодку, он, мигом добравшись до неё и вооружившись доской вместо весла, сказал:
– Ванька прыгай сюда в лодку!
И они поплыли вдоль тростников на середину озера. Сзади лодки, плюхая, плескалась вода. В стороне, погрузив голову в воду, доставал чего-то со дна долгошеей серый гусь. На середине озера, среди лопухов и цветов жёлтой кувшинки, слегка раскачиваясь, плавала полузатонувшая кадушка; видимо, выскользнувшая из-под мостков, кем-то принесённая на озеро для замочки. Из густых зарослей тростника и палочника, вымахавшего к этому времени лета в человеческий рост, слышалось лягушечье кваканье и неугомонно торопливая песенка птички камышёвки-барсучка. Окрайки плавучих тростников, обросшие пахучим трилистником, зыбко качаются от волны порождаемой движением лодки. В глубине воды Ванька разглядел растущие на дне разнообразные водоросли: корневища жёлтой кувшинки и паукообразные растения телореза. Прибрежная вода, из-за теплыни её, покрыта буйной порослью осоки, разнообразной водяной травы и стрелолиста. Не обнаружив ни одной чужой «морды», из которых можно было бы поживиться уловом рыбы – карасей, Панька с некоторой досадой, угребаясь доской, направил лодку к берегу. Не доплыв до берега, саженей десять, Панька принялся, раскачивая, болтыхать лодку с коварным намерением затопить её, и вынудив Ваньку измочиться в воде. Наполнившись водой, лодка стала постепенно грузнуть и грузнуть и совсем затонула под тяжестью ребят. И они оба по шею ухнулись в воду. Обругав Паньку, Ванька не в меру напугавшись, до берега добрался вплавь. Взбаламученная прибрежная вода пузырилась, лёгкая волна, взбитая ветерком, тихо шепча, смачно целовала берег. Обсыхая на солнышке, на берегу Ванька, вспомнив о доме, вскочил с прибрежной травы, вскачь побежал домой.
Из верхней избы разносился детский закатистый плач. Видимо, от надоедливо кусающих мух спящий Никишка сначала испуганно во сне отмахивался, а потом, захныкав, завозился, колыбель судорожно затряслась, и он взвыл от боли. Разбуженная от дремоты бабушка Евлинья, тут же вскочив с дивана, доскочила к зыбке и, приговаривая уёмные слова, принялась его уговаривать и успокаивать, чтоб он не плакал, усиленно качая колыбель на пружине. А Никишка, наревевшись вдоволь, успокоившись, долго, обидчиво всхлипывая, видимо соскучившись, вспоминал об отсутствующей матери.
А в поле в это время жнецы, изнывая от духоты и жарищи, напористо наседали на волнистое море ржи. В зное и духоте, перекипая, томился день: ни тени, ни малейшего дуновения ветерка. Небольшое облачко, одиноко застрявшее в зените, нудно изнывая, остановилось и ни с места. Но по мольбе жнецов всё же свалилось к югу и вяло наплыло на солнце, загородив на время палящее его лицо. Жнецы облегчённо вздохнули, ощутив на разгорячённых телах своих приятную прохладу тени. Но эта прохлада тешила людей не долго; облачко плавно переместилось к юго-востоку и снова жарень, зной – дыхнуть нечем. По спине чутко струится пот, всё тело обнимает неприятная липкая мокрядь – хоть выжимай. Безветрие не осушает мокрющие от пота спины. От жарищи во рту горьковатая сухмень. Снять рубаху и жать без неё нельзя, – тут же спалишь спину.
– Ну и денёк выдался сегодня! – припадая ртом к бочонку с холодным квасом, промолвил Василий Ефимович.
– Денёк хорош! Нечего сказать, весь день с утра на небе появлялось не больше пяти облачков, – поддержала его и Любовь Михайловна.
– Квасок-то хорош, только молод, видать ты не дала ему как следует выкиснуть, – с подсосью, вытирая усы рукавом рубахи, хвалил Василий Ефимович квас.
– Я его и так два дня квасила, должен выкиснуть, – оправдывалась Любовь Михайловна.
– Вон, слышь, вчера в Пустыни и дождик сильный был, – сказала она. – Так они говорят, молебствовали с явленной иконой «Успение»! Эх, и нам бы помолебствовать, сходить бы в Пустынь за «Успением», или в Оранки за иконой «Владимирской»!
– Да, бают, ушли в Оранки-то!
– Ну-у, а я и не слыхала!
– Значит после жнитва помолебствуем. Как дожнём этот загон, переедем к Колодезю, там у нас широченный загон с пол десятины будет, там и обедать будем, а загон около мокрой грани, пусть дозревает, там низина! – советуясь с хозяйкой, высказался Василий Ефимович.
– Вы обедать-то куда собираетесь ехать-то? Мы – к Колодезю, а вы? – спросил Василий Ефимович Шабра Ивана Федотова, дожиная первый загон ржи.
– Мы у Колодезя-то уже выжали, поедем к Коровьему болоту, там и обедать будем! – отозвался Иван.
Переехав к Колодезю, Савельевы для обеда расположились на лугу в тени развесистого вяза. Невдалеке тут же обедали Крестьянковы. Присаживаясь к столешнику, на котором были разложены ложки, чашки, хлеб и остальная продукция, Василий Ефимович набожно перекрестился на крест над часовней колодца, его примеру последовала и Любовь Михайловна, перекрестились и остальные жнецы. С незапамятных древних времён и неизвестно, кем построенная часовня над колодцем, бессменно стоит на
