Эльчин - Смертный приговор
На самом верху штабеля трупов, уложенного поверх дров, было тело доктора Худякова, и в разгорающемся пламени местные партийные и комсомольские активисты, стоявшие в сторонке с дрожащими от волнения коленями и колотящимися сердцами, тотчас его узнали. Благородный, симпатичный, довольствующийся малым интеллигент Худяков нередко лечил и партийных работников, и комсомольцев, и то, что теперь сам он вот так горел на костре, был первым на груде трупов, усиливало страх, увеличивало ужас костра.
Пламя разгоралось. И рука доктора Худякова начала медленно подниматься. Конечно, смотрящие на костер люди понимали, что от жара мышцы съеживаются, потому рука доктора Худякова и поднимается, но в медленном жесте мертвой руки все равно была угроза, будто чума грозила миру. В нем было предупреждение всем греховным делам мира вообще, и у ряда должностных лиц (неведомо друг для друга) среди местных партийных и комсомольских активистов, издалека глядящих на тот костер, душу наполнило неведомое чувство - смесь страха и раскаяния.
Люди вдруг стали припоминать совершенные ими несправедливости, о которых не задумывались прежде, напрасно обиженных (которых в жизни не вспомнили бы!), и им хотелось теперь то ли покаяться, то ли у кого-то попросить прощения, повиниться, что-то взять на себя, поплакать, попросить пощады. А может, все это были только страх, и ничего больше, страх в черную ночь вот так же сгореть на жутком костре...
Рука доктора Худякова вдруг обломилась, упала в огонь.
В костре под охраной вооруженных красноармейцев горели не только безжизненные тела. Вместе с умершими волнениями, радостями, печалями, заботами, любовями, уважениями и ненавистями до вчера, даже до сего дня они еще были живы, еще дышали, но больше никогда не повторятся на этой земле. Несмотря на свои тридцать пять лет, считавшийся опытным иммунологом, вирусологом, микробиологом, часто встречавшийся со смертью профессор Лев Александрович Зильбер никак не мог привыкнуть к этому костру, растапливающему ночь, как черную свечу. Хладнокровие врача и ученого, важность цели не приходили ему на помощь. И в студеную ночь перед тем костром профессор Зильбер страдал.
Для костра они выбрали место примерно в шести километрах от Гадрута, в низине, чтобы отблеск не был виден в Гадруте и окрестных селах, чтобы люди ничего не узнали. Потому что гадрутцы, доведенные до безумия беспощадностью чумы, не смогли бы вынести еще и безжалостного сожжения близких и любимых. Но по мнению профессора Зильбера, для спасения оставшихся, чтобы чума не распространилась, костер, беспощадный как сама чума, был необходим...
Примерно в шестидесяти метрах от костра стояли пятьдесят вооруженных винтовками красноармейцев, санитары, члены бактериологической группы. Стояли кругом, на расстоянии вытянутых рук друг от друга. Красноармейцы, не сговариваясь, повернулись к костру спиной. Не потому, что они вглядывались в темноту, чтобы никто не приблизился к проклятому месту, а потому что они не могли смотреть на костер, запах горелого мяса и костей вызывал у них тошноту, а когда потрескивали пылающие дрова, молодым красноармейцам казалось, что трещат человеческие кости.
Мурад Илдырымлы, как и санитары, врачи, бактериологи, хотел смотреть на костер. Но и этот закаленный, видевший сотни смертей, бывший свидетелем многих страданий человек, как ни старался, как ни боролся с собой, не сумел приказать своим глазам, неестественно сверкающим, больным, и повернулся к костру спиной. Уполномоченный Главного политического управления Азербайджанской ССР понимал, осознавал, что проявляет слабость, трусость, ведь врагу надо смотреть в глаза до самого конца, а чума была таким врагом, и костер был итогом чумы, и нельзя отводить взгляд от пламени; все он понимал и осознавал, но на костер смотреть не мог и за это казнил себя: теперь, несомненно, шпионы, кулаки, бешеные враги рабочего и крестьянского класса получают наслаждение от пылающего костра плода их черных дел - эпидемии чумы, занесенной в Гадрут ради продолжения борьбы с советским государством, они думают, что достигли цели, и у чекиста Мурада Илдырымлы нет сил смотреть на этот костер...
Уполномоченный потер ладонью лицо, поскольку с утра до вечера он скакал на сером жеребце, рука его пахла уздечкой, и теперь в наполнившем окрестности запахе костра только запах уздечки свидетельствовал, что жизнь еще существует, что солнце взойдет, и утро наступит, и классовая борьба будет продолжена, и красное знамя на башне Кремля развевается и всегда будет развеваться. Запах уздечки увлек уполномоченного Главного политического управления в далекое прошлое, в те времена, когда он был подростком и очень-очень далеко от Гадрута, в селе у подножия Бабадага еще до рассвета водил поить коней к холодному как лед роднику Нурлу в нижней части села... Странно, почему он это вспомнил? Ведь коней он водил к роднику без седла, уздечки, голый вскакивал на спину неоседланного коня...
В душе уполномоченного возникло странное - родное, близкое, но неосуществимое - желание: набрать бы в горсть ледяной воды из родника Нурлу, о котором столько лет не вспоминал (некогда было вспоминать!), будто совсем позабыл, набрать и плеснуть себе в лицо. Он даже отвел от лица руку, чтобы зачерпнуть воды, но зачерпнул только вонь от костра и скорее поднес руку к носу, чтобы опять почувствовать запах уздечки. В запахе уздечки было что-то родное, что-то от их дома в селе, оставшемся у подножия далекого Бабадага, и человеку снова захотелось, как в детстве, когда он прыгал и скакал без штанов по дому и по двору, обнять мать, радостно и жадно набить карманы конфетами в разноцветных фантиках, всего-то однажды привезенными отцом из города. Но прошедшее никогда не возвращается, те дни навечно остались в прошлом. И Мурад Илдырымлы никогда больше не увидит село, оставшееся у подножия далекого Бабадага... Больше никогда не посидит лицом к лицу с матерью. Никогда больше не увидит отца...
От Мурада Илдырымлы никого не останется на свете, потому что в суровые годы борьбы не было времени строить семью, и в сущности, ошибкой было даже жалеть об этом: все свободные и счастливые дети будущего будут его детьми. Конечно, свободные и счастливые дети будущего не узнают, что звали его Мурад, а фамилия Илдырымлы, ну и что? Свободные и счастливые дети будущего будут детьми Революции, а значит, детьми Мурада Илдырымлы: потому что Мурад Илдырымлы это и есть Революция; Революция - дело сотен, тысяч мурадов илдырымлы, то есть Революция - это их жизнь, это они сами; тысячи мурадов илдырымлы были русскими, азербайджанцами, украинцами, татарами, грузинами, узбеками, белорусами, а все они строили новое общество, а все члены нового общества, которое будет построено, значит, их дети - дети тысячи мурадов илдырымлы...
Братья Мурада Илдырымлы тоже, уйдя из своего села, от подножия далекого Бабадага, разбрелись каждый в свою сторону, и в селе, со старухой - их матерью, со стариком отцом, оставалась одна сестра Мурада Илдырымлы, Зулейха.
Пройдут годы, дети стеснительной, бессловесной сельской девочки Зулейхи, ее внуки станут членами нового общества, и в их счастье, в их беззаботной, свободной жизни будет пусть маленький, пусть хоть с песчинку, но все же какой-то вклад Мурада Илдырымлы.
Уполномоченный Главного политического управления Азербайджанской ССР Мурад Илдырымлы уже два дня был болен. Он заразился чумой. Но никто, кроме него самого, не знал об этом. Даже профессор Зильбер. Когда уполномоченный понял, что заболел, он не хотел в это верить, не желал примириться с тем, что в такое трудное и ответственное время его одолела чума. Но верил он или не верил, мирился или не мирился, он заболел и прекрасно знал, чем это кончится. Уже два дня уполномоченный ни к кому не подходил близко, ни к кому не прикасался, со всеми разговаривал издалека, со спины своего серого жеребца. Он изолировал и себя, и коня: в Гадруте крупный скот и овцы, кони и ослы гибли как люди. Сколько еще дней это будет продолжаться? Два? Три? А потом? Потом, конечно, окончится в больнице... Нет, уполномоченный все решил. Все окончится сегодня. Он не станет умирать в постели, он не будет просить у чумы пощады, потому что просить пощады у чумы то же, что у врага просить пощады.
В морозную ночь у костра, в последние (он сам так решил!) часы своей жизни Мурад Илдырымлы весь горел в лихорадке, но в захваченном чумой сердце царила страшная ярость - ярость против врага. И еще, конечно, было сожаление: он не сможет, как многие его товарищи по оружию, ставшие жертвами в перестрелках с врагами, бандитами, продолжать борьбу до конца... Правда, особого значения это не имело, ведь рабоче-крестьянская власть была победившей властью, значит, несмотря ни на какую чуму, коммунизм будет построен!... Будущее было за коммунизмом!... Владимир Ильич Ленин умер пять лет назад, но даже и это не имело особого значения: будущее было за Владимиром Ильичем Лениным!...
