Любовь в Сочи, мопс и белые ночи - Женя Онегина
Внизу шумела река. Со стороны большого дома раздавался хор голосов и смех, залаяли собаки.
Я поднялся на крыльцо домика Царевича и вежливо постучался. Даня открыл почти сразу. Окинул меня задумчивым взглядом, понимающе хмыкнул и сказал:
– Выдвигаемся через полчаса, Ремизов. Звонила Катька. Они уже идут к ГЭС.
Первой показалась байдарка Кати и Киреева. Подруга сидела на носу и ритмично работала веслом под какую-то залихватскую, явно пиратскую песню, которую горланил Сашка.
Следом за ними, на минимальном расстоянии шли на трехместной байдарке Аня, Ева и Михаил, который мужественно выдерживал заданный Катей темп. К моему удивлению, Ирина была в одном экипаже с Федором. И плыли они легко, практически расслабленно. Увидев меня, Ирина радостно помахала мне рукой. Тут-то я и осознал причину ее радости и все коварство Шараповой. Анатолий Федосеев шел во второй трехместной байдарке вместе с сыновьями. И я отлично знал, что ничто так не укрепляет любые отношения, как необходимость грести в одном направлении. И сейчас, наблюдая слаженную работу Федосеевых, я хотел верить, что у этих мальчишек все обязательно будет хорошо.
Последние ожидаемо шли Иван и Саша Петров. Петров выглядел немного угрюмым, зато Оленев сиял как начищенный медный таз, явно предвкушая встречу со мной.
Я окинул взглядом всю небольшую флотилию и довольно хмыкнул.
– Красиво плывут… – протянул Царевич. – Ну что, Свят, готов принять пост?
– Всегда готов! – бодро отрапортовал я и пошел к воде, чтобы помочь друзьям.
Спустя полчаса все байдарки были загружены в машину, и Ваня с Даниилом, махнув нам рукой, поехали к месту следующего старта. Парни отправились в деревню, Федосеевы к ГЭС, а Ева и Аня, воспользовавшись тем, что я остался один, устроили мне настоящий допрос.
– С вашей подругой все нормально, – повторил я уже наверное в сотый раз. Впереди наконец показалась наша машина, и я ускорил шаг. – Они с чудовищем прекрасно себя чувствуют. Спят на мягкой постели, едят оленину и сладкие калитки.
– Я разговаривала с Алисой, – призналась Ева. – И она сказала, что это ты не взял ее на маршрут!
– Я не взял, – согласился я. – Она устала. Ну согласитесь, что такие походы – это не для нее. Она правда устала, девчонки! И вообще Воланчик к ней привык, а больше там он никого не знает. Спросите у Царевича, он подтвердит!
Даня как раз шел нам навстречу, и я решил призвать друга на помощь.
– Что подтвердит? – спросил он, но тут же отвлекся на зазвонивший телефон, махнул нам рукой и отошел в сторону, отвечая на звонок.
Заметив, как друг помрачнел, я отправил девчонок к машине, а сам остался стоять рядом. На душе стало как-то тоскливо, и я понял, что сейчас произойдет за секунду до того, как Даня произнес:
– Звонил отец, Свят. Не мог до тебя дозвониться. Микаэла вернулась. И требует тебя.
Я на мгновение прикрыл глаза, со свистом вдохнул вдруг ставший слишком густым воздух, с усилием заставляя легкие раскрыться.
Передо мной снова блестел в утреннем солнце покрытый толстым слоем снега горный склон, гудел, взлетая, вертолет спасателей, и слова Царевича-старшего набатом звучали в моей голове:
– Она жива, Свят. Главное, она будет жить.
Часть вторая. Сочи
“Когда сердце спорит с разумом,
то последний редко оказывается победителем.”
Жюль Верн, “Дети капитана Гранта”
Глава первая
Почти два месяца спустя
Алиса
Мы были в дороге вторые сутки.
До Сочи оставалось еще часа три, не больше.
Отец уверенно вел машину по узкому, постоянно петляющему шоссе. Мама что-то слушала в наушниках, задумчиво глядя в окно.
Уже стемнело.
Мелкий спал.
Моему младшему брату Матвею только что исполнилось тринадцать лет, он был выше меня ростом, но я упрямо звала его мелким, каждый раз вызывая бурю подросткового негодования.
Сколько я себя помнила, вторую половину августа мы с семьей всегда проводили в Сочи. Бабушка с дедом, мамин младший брат Игорь с женой и детьми и мы. Традиционная неделя на побережье у самого моря и несколько дней в горах – вот такой семейный отдых.
Все были уже там, ждали только нас. Папа в начале лета приобрел новый автомобиль, по его словам – идеальный для путешествий семьей, и вместо перелета мы отправились в Сочи на машине. Я была не против. Тем более, что мне разрешили взять с собой все, что захочу, правда, ограничив это “хочу” двумя чемоданами. Но мне и этого было достаточно.
Я ждала встречи с морем как никогда, надеясь, что оно смоет без следа воспоминания о нескольких днях в Карелии.
Это в моем, а не в Анькином сердце, теперь зияла огромная дыра.
Ремизов в “Медвежий угол” не вернулся. Ни с группой, ни сам по себе. Даниил, хмурясь и избегая прямого взгляда, сообщил, что Святослава срочно вызвал его, Дани, отец по каким-то важным и срочным делам.
Я вежливо слушала его сбивчивые объяснения и кивала, а внутри разливалась холодная липкая тоска.
У меня не осталось ничего. Ни номера телефона, ни записки.
Только несколько общих фото со сплава, сделанных Ваней, и еще одно – контрабандное, авторства Аньки. На нем мы со Святом сидим у костра, совсем рядом.
Но не вместе.
– Хочешь, я достану тебе его номер, – предложила Ева, как только узнала, что случилось.
Я все рассказала девчонкам, когда мы вернулись в Москву. Позвала их к себе и во всем призналась.
– Не нужно, – отказалась я. – Если бы он хотел, он бы вернулся ко мне. Передал через Даню номер. Или позвонил бы сам. Но он не захотел, Ева! – Голос все-таки сорвался.
– Он обещал тебе что-нибудь? – тихо спросила Аня.
– Нет, ничего.
– Вы… – начала Ева и, покраснев, замолчала.
– Нет, – я покачала головой и призналась: – Между нами ничего не было. Ничего.
– Тебе обидно, да? – Аня всегда все понимала правильно.
– Ага, – ответила я и наконец разрыдалась.
Я разрешила себе плакать целую ночь. Лить горькие слезы по несостоявшейся первой любви, страдать из-за собственной глупости и жалеть себя, но едва рассвело, я поднялась с кровати, умылась ледяной водой и пообещала себе больше никогда не вспоминать Святослава Ремизова.
С тех пор прошло почти два месяца, и до сих пор мне удавалось почти невозможное. Я вычеркнула из своей жизни карельский лес, реку и парня, у которого в верхней губе блестело тонкое колечко.
Но сейчас я приближалась к городу, в котором он жил, и глупое сердце тревожно
