Язык за зубами - Полина Панасенко
Я не знаю, зачем надо разрезать этот галстук, но я точно знаю, что сегодня расписание живых теряет смысл перед вечностью смерти. Единственная важная встреча сегодня у нас с тем, кто лежит перед нами на атласной подушке кремового цвета. Немолодому кузену я говорю, что мы не уйдём, пока галстук не приведут в порядок. Он замолкает. Он понял. Он не глуп, да и не зол.
Разрезаем галстук. Плачем. Кладём цветы в гроб. Плачем. Поправляем цветы. Белые розы. Тюльпаны. Мимозу. Красные розы. Гвоздики. Мы смотрим на нашего покойника, усыпанного цветами. Плачем. Глядя на раздваивающуюся мимозу, я вспоминаю, что пришло время вручить первый конверт с наличными. Я подхожу к мужчине, который впустил нас в ангар, и засовываю ему в карман халата белый прямоугольник. Такое впечатление, что я занималась этим всю жизнь. Затем мне надо отыскать человека по имени Андрей. Он должен отвезти нас на кладбище. На улице никого нет. Катафалк перед моргом не стоит, зато припаркован УАЗ. Я подхожу. Открывается дверца, вылезает мужчина. Он мне по плечо. В руке у него кнут, на голове – что-то вроде казачьей меховой шапки. По-моему, это кубанка. Андрей? – говорю. Андрей, – говорит. В ангар мы возвращаемся вместе. От удивления сестра перестаёт плакать. Я благодарю его. Внутренне – я его благодарю. За его кнут, за меховую шапку и за всё остальное. Андрей убирает кнут, чтобы помочь занести гроб в машину. Все забираются в УАЗ, кроме немолодого кузена, он поедет на своей машине. Я сажусь спереди, рядом с Андреем. Не снимая шапки, он кладёт кнут у лобового стекла и заводит мотор.
Чтобы доехать до кладбища, нужно перебраться с одного берега Москвы-реки на другой. В УАЗе трясёт, пахнет бензином и машинной вонючкой. Сначала меня подташнивает, но постепенно я убаюкиваюсь. На время переправы наступает затишье в потоке слёз. Между двумя светофорами я спрашиваю Андрея, откуда у него этот кнут. Он поворачивает на меня свой взгляд, ещё более синий и прозрачный, чем у кладбищенского Чикатило. Он смотрит на меня строго, но без укора. Отвечает: Это не кнут, а нагайка.
Когда вдали появляются купола, мне уже не хочется выходить из этого УАЗа. Я лезу в карман за оболом для Андрея. Он суёт конверт в свою куртку, не открывая.
Немолодой кузен уже на месте. Он разговаривает с другими более или менее молодыми кузенами, у которых в руках букеты красных роз. Я с ними не знакома, но примерно понимаю, к какой ветке генеалогического древа они принадлежат. Подхожу, здороваемся. По шкале симпатии я поставила бы четыре. Из десяти. Я не знаю, смотрят ли они так на меня потому, что мы никогда не виделись, или потому, что я опухла и они боятся, что я им всплакну в жилетку. Я приглашаю их после похорон к нам домой. Приезжайте, говорю, у нас есть борщ. Ветка переминается с ноги на ногу. Чувствуется, что они не приедут. Чикатило прерывает этот неловкий момент. Он приходит сказать нам, что «всё готово».
* * *
После похорон Чикатило поджидает меня на соседней аллее. Он машет мне рукой. Иду, иду, говорю. В то время как все остальные направляются к выходу, я достаю самый толстый конверт с наличными и протягиваю ему. Это последний. Он пересчитывает, ещё раз напоследок пытается повысить цену. На этом этапе я уже не способна определить, что я делала в течение дня: давала взятки, обычным способом оплачивала ритуальные услуги или и то, и другое одновременно.
Когда мы приезжаем домой, я сразу несу на стол наши с Ларисой заготовки и ставлю греться борщ. Немолодой кузен нахваливает мои поминко-хозяйственные способности. Переехавший-жить-в-Москву-муж-сестры-Фредерик присоединяется к нам с их дочкой. Моей племянницей. Ей пять месяцев. Мы устраиваем её люльку рядом со столом, на кровать. Все садятся, и начинаются тосты.
Первым встаёт мой отец. Он говорит о родителях-крестьянах, о хороших оценках в школе, о войне, о концлагере, о попытках побегов, о возвращении, о невозможности поступить в институт, о грибах, о Есенине, о хорошем и о плохом, о радостном и о трагичном. В то время как он говорит, где-то на кровати раздаётся раскатистый пук. За которым немедленно следует ещё один. А за ним следующий. Я смотрю на люльку племянницы. Отец продолжает говорить низким мягким голосом, будто ничего не слыша. И тогда они сливаются в одно целое. Прощальная речь в память об умершем и блистательная флатуленция его правнучки. Отец замолкает. Мы поднимаем бокалы и, не чокаясь, пьём за жизнь усопшего.
* * *
На следующий день я готовлю квартиру к своему отъезду. Всё отключаю, погружаю её в спячку. В первый раз в жизни я уезжаю из этой квартиры, не присев на дорожку. Обычно в самый пик суеты отъезда в аэропорт, в момент, когда надо было бы уже давно ехать в такси, а ботинки всё ещё не надеты, наступает момент, когда дедушка требует присесть на дорожку. Все должны сесть, хоть половинкой попы, на стул в коридоре или ящик для обуви, и замолчать. Такова традиция. Это нас оберегает. От чего оберегает – непонятно. Но оберегает. На то и традиция.
В этот раз никто не суетится. Традиция заметна своим отсутствием. Я выезжаю в аэропорт заранее. У подъезда я встречаю трёх мужчин, работающих в ЖЭКе. Они из Таджикистана. Я спрашиваю у самого старшего, единственного, который говорит по-русски, можно ли на всякий случай записать его телефон. Он соглашается. Я записываю его номер, спрашиваю, как зовут. Федя, отвечает он, и как-то странно на меня смотрит. Колеблется и добавляет: Федя или Хайрулла. Понятно. Его зовут Федя, примерно как меня – Полин. Я говорю: Ну… это как вы сами скажете. Часто Хайрулла для людей сложно, поэтому я говорю Федя, им так легче запомнить. Я очень хорошо понимаю, о чём он. Вы знаете, что значит Хайрулла? Это милость Аллаха. Я записываю, чтобы точно запомнить.
Моё такси в аэропорт подъехало. Напоследок я ещё раз поднимаю голову к окнам шестого этажа и сажусь в машину. Мы проезжаем мимо статуи Джавахарлала Неру и огибаем цирк. Перед театром Сац Женщина с дельфином скрыта деревьями. Мы проезжаем Университет, Дворец пионеров, слева – Воробьёвы горы, Лужники на берегу реки. Мы едем через центр. Рядом с Пушкинской площадью движение замедляется. У первого Макдональдса в СССР очереди больше нет. Мы выезжаем на Садовое кольцо, в сторону севера – пробки. В зеркале заднего вида я ловлю взгляд водителя. Он спрашивает: Хотите включить радио или какую-нибудь музыку? Спасибо, спасибо, не надо, – отвечаю. Хотя, вы знаете… Да? Он готов ввести название. Вы
