Язык за зубами - Полина Панасенко
В этот раз я не в летней юбке, но у меня месячные. Когда у тебя месячные, в церковь ходить нельзя. Нельзя, потому что ты грязная, а церковь чистая, поэтому будь добра подождать. Подождала, подождала и, когда снова стала чистой, вот тогда вперёд, со своей лютеиновой фазой, длинной юбкой и покрытой головой.
Всё равно же они не узнают, думаю я, ну и потом – я уже вошла. Что я им теперь скажу? Ой, извините, я вам тут только что всю церковь замарала, давайте лучше на улицу выйдем поговорить. Пока я об этом думала, глаза мои привыкли к полумраку. Вздрагивание свечей на сквозняке, горящие сердца лампад, золотые отблески иконостаса.
В церковной лавке женщина раскладывает маленькие серебряные крестики. Я подхожу, спрашиваю, что надо сделать, чтобы заказать службу. На пятницу. Отпевание. Отпевание – это одновременно пение молитв за усопших и тишина, которая следует за этим пением. Своего рода пение Шрёдингера.
Женщина кивает и исчезает под прилавком. Возвращается она с большой чёрной тетрадью. Дневник, в котором пересекаются крещёные, обручённые и усопшие. Пока она ищет страницу следующей пятницы, я изучаю маленький плакат, приклеенный к стене скотчем. Фотомонтаж до и после. До: 3D-изображение зародыша, который просит свою мать его сохранить. После: изображение маленького пухлого мальчика в морской форме. Она не делает аборт, чтобы он смог уехать на фронт. Это, конечно, железный аргумент. Интересно, кому пришла такая идея. Кто подумал: вот увидят они плакат и сразу решат: ну раз так, я его оставлю!
Имя? Женщина за прилавком ждёт, наметив ногтем указательного пальца строчку в чёрном блокноте. Иван, – говорю. Иоанн, – поправляет женщина. Переводит. Со светского на церковный. Сколько лет? Девяносто восемь. Женщина за прилавком кивает. Похоже, что возраст девяносто восемь она одобряет. Затем она спрашивает, крещён ли усопший, – да-да, говорю. Это вопрос с подвохом. Некрёщеных не отпевают. Женщина за прилавком пишет мне сумму, которую нужно заплатить в день похорон. Спасибо, говорю. И удивляюсь своему удивлению, что это платно.
Когда я возвращаюсь домой, Лариса уже собрала свои вещи. Вечером на маршрутке за ней приедет зять. Увезёт обратно в Молдавию. Она варит себе картошку в дорогу, включив на YouTube православные песни. Слышу, как она зовёт меня на кухню. Лариса уже давно хотела рассказать мне историю про дьявола, который пытался заманить честного человека в ловушку, и вот это время пришло. Принцип заключается в том, что дьявол расставляет ловушки для верующего человека, чтобы отвлечь его от молитвы, но в последний момент хоба! – верующий человек чудом их избегает. Что-то вроде духовных Тома и Джерри. Каждый раз, когда верующий человек побеждает, Лариса смотрит на меня так, будто только что задала мне вопрос. Мне нужно в магазин, – говорю я, – готовить стол для поминок.
Поминки – это целая программа. Нужно приготовить еду для всех, кто придёт после похорон. Я залезаю в Интернет, чтобы найти пример какого-нибудь меню. Что вообще люди готовят. Ранее я уже совершила ошибку – спросила у сестры. Я пожалела об этом при первом звуке входящего сообщения в WhatsApp. Первом из серии ссылок на рецепты, включающие в себя святую воду и блины, которые следует для кого-то поставить на подоконник. Мне кажется, что она отправляет мне их, не читая. Это что за ссылки на благословенные блины? – говорю, – Это что вообще такое? А что? Да ничего, короче, всё, забей, я сама справлюсь. Кутью я, так и быть, приготовлю, а блины испеку обычные, и всё.
Я кладу трубку и всё-таки возвращаюсь на этот хренов сайт. На всякий случай. Я заметила, что во всех меню, с благословленными блинами или без, всегда присутствует борщ. Более того, пишут на сайте, его порции легче всего адаптировать к количеству гостей. Отлично!
Я спускаюсь в магазин за свеклой. Начинаю готовить борщ под скептическим взглядом Ларисы: А почему ты не кладёшь сперва картошку? Ах вот как ты это режешь. Когда дело доходит до слияния лука с морковкой, она сдаётся. Она запускает на своём телефоне плейлист молитв и берёт под покровительство всю готовку. К вечеру холодильник переполнен. Неблагословленные блины, салаты, борщ, картошка и две миски кутьи. Можно накормить весь подъезд.
К двум часам ночи зять всё ещё не приехал. Иди ложись, – говорит Лариса, – может, они застряли на украинской границе.
Мы прощаемся, стоя в коридоре. Я привязалась, – говорит она, – к нему, к тебе, к вам, ты меня извини. Я не знаю, за что она извиняется. Я благодарю её и слегка к себе прижимаю. Получается неловко, но, думаю, самое главное она поняла. Лёжа в комнате с балконом, я слушаю до глубокой ночи её шаги взад-вперёд. Утром Ларисы уже нет.
* * *
Мы встречаемся у морга через час. Я забираю цветы с балкона и спускаюсь. Сестра заезжает за мной на такси. Я пролезаю на заднее сиденье между букетов махровых тюльпанов, белых роз и мимозы. Наощупь проверяю подкладку пальто, чтобы убедиться, что конверты с деньгами на месте.
На дороге пробки, мы опаздываем. Когда наконец подъезжаем к воротам больницы, истерика уже не за горами. Мы вылетаем из машины, хватаем цветы. Бегаем от одного серого здания к другому. Спрашиваем у людей, которые в них заходят, морг ли это.
В конце концов мы его находим. Небольшое здание, чуть более серое, чем больница. У входа нас уже ждёт мой отец. И мой немолодой кузен. По его лицу сразу понятно, что, в отличие от нас, он приехал вовремя. Появляется мужчина в белом халате и ведёт нас к своего рода ангару с раздвижной дверью. Гроб внутри кажется совсем маленьким. Я подхожу. Вижу его. Он совсем на себя не похож. Мужчина из морга стоит рядом и смотрит на меня, как будто ждёт знак одобрения, чтобы разливать бутылку вина по бокалам. Хорошо, – говорю. Он идёт за всеми остальными. Мы толпимся у входа и подходим один за другим. Хорошо они всё сделали, говорит сестра. Да, очень хорошо, – отвечаю. Не то чтобы у нас была опция что-то сделать по-другому. Сестра всё осматривает, проверяет, и вдруг – что-то не так. Они забыли разрезать галстук. Она заранее об этом просила, и они этого не сделали. Сестра начинает суетиться, ходит туда-сюда с сотрудниками морга. У немолодого кузена терпение на исходе, он хочет поскорее уйти. Так мы опоздаем, говорит он, так
