Дураки все - Ричард Руссо
– Спасибо, – совершенно искренне проговорила она.
– Пожалуйста, – ответил он. – Я, может, сказал бы что-то хорошее. Но ты уже этого не узнаешь.
Судя по взгляду, который бросила на него Рут, ее это ничуть не расстроило. Рут налила себе кофе, подвинула табурет, уселась напротив Салли, тыльной стороной ладони погладила его по щеке – первая ласка за многие месяцы; этот жест окончательно рассеял остатки его растерянности. Все-таки это его жизнь, такая, какая есть, а не кино о ней.
– Так все-таки что на тебя нашло? – задала Рут тот же вопрос, что и прежде, когда злилась, но теперь уже совершенно другим тоном. Тогда Рут имела в виду то, как Салли обошелся с Роем Пурди, теперь… кто знает?
– Он опасен, Рут.
– Думаешь, я этого не понимаю?
Салли в этом сомневался. Понимает ли?
– Я знаю, ты считаешь, что помогаешь мне, но это не так. Если он психанет, ты окажешься в больнице. Или на кладбище.
– Может быть, я тебя удивлю, – повторил фразу Роя Салли, хотя и в его устах она тоже звучала жалко.
– Он на сорок лет тебя моложе. И не станет драться честно.
– Это я понимаю, – ответил Салли (приемчики, которые он планировал применить к Рою Пурди, образчиком честности тоже не назовешь). – Но если он на меня набросится, то отправится обратно в тюрьму и ты от него избавишься.
– Да, но если он тебя убьет, я избавлюсь и от тебя.
Два года; а скорее, все же один. Быть может, на самом деле он завелся именно из-за этого – подсознательная попытка к бегству, стремление уйти из жизни на собственных условиях, не дожидаясь рокового сбоя слабеющего сердца? Есть же такие, кто покончил с собой, разогнавшись на темной дороге и направив машину в подвернувшееся дерево или на встречную полосу. И как Рой Пурди укладывается в этот сценарий? Самоубийство с помощью мудака?
Слабость этой теории в том, что она подразумевала, будто Салли хочет умереть, а он совершенно точно этого не хотел. Когда Карл объяснял, какую работу намерен поручить Рубу – работу, на которую никто в здравом уме не согласится, – Салли уколола зависть, и объяснить это он был не в состоянии даже себе. Если источник зловонной слизи, прущей из-под пола фабрики, действительно на салотопенном заводе, то чистить ее – работенка более чем паскудная. Такое не по душе никому, в том числе Салли. Да и не настолько он ненавидит себя, чтобы считать, подсознательно или нет, – по крайней мере, как он это понимал, – будто подобной гадостью ему и следует заниматься. По душе ему, насколько Салли мог судить, нужность этого дела. В этом был плюс работы, которой некогда занимались они с Рубом, – она была нужна. А сделав ее, они чувствовали удовлетворение, даже удовольствие – пропорционально перенесенным трудностям. Мало приятного в том, чтобы обшивать дом гипсокартоном на таком морозе, что пальцы немеют и в конце концов ты нечаянно попадаешь по ним молотком, но как же хорошо потом зайти в тепло. Долго стоять под душем – таким горячим, что еле терпишь, – еще лучше, а уж часом позже усесться на табурет в “Лошади”? Идеально. После целого дня трудов – к счастью, оставшихся в прошлом – и пиво кажется холоднее, а если пиво холодное, то вроде как и не страшно, что оно дешевое и что твой удел – всю жизнь пить дешевое пиво. А в пятницу отловить Карла Робака, заставить его достать из кармана штанов пухлый сверток полусотенных и двадцаток и наблюдать, как этот сукин сын раздраженно отсчитывает купюры, пока целиком не отдаст тебе причитающееся, пока не выплатит всё, что ты, черт возьми, честно заработал, – что может быть приятнее? До относительно недавнего времени Салли именно так и жил, и нет, такая жизнь ему не опротивела, ему опротивело, что возраст и нездоровье оттесняют его на периферию, но это, будем честны, происходит со всеми. Просто пришла его очередь.
И все-таки. Салли вновь посмотрел на свою квартирную хозяйку, а она на него. Казалось, она говорила: “Только честно”. Салли решил, что она имеет в виду давний вопрос о том, не жалеет ли он, что не сумел лучше распорядиться жизнью, дарованной ему Богом. Иными словами, не жалеет ли он, что не добился большего, а всего-навсего обшивал на морозе стены гипсокартоном, рыл под палящим солнцем канавы, снова и снова усаживался на табурет за стойкой и ввязывался в пьяные споры о том, существует или нет такая вещь, как сексуальная зависимость. Уж не сомнительная ли ценность подобного существования вынудила его на миг разувериться в реальности происходящего? Разве, если он убьет Роя или позволит ему убить себя, такое существование станет хоть малость осмысленнее?
– Слушай, – сказал Салли, – если ты хочешь, я от него отстану.
– Хочу? Чего я хочу, так чтобы этого яйцеголового прихлопнуло чем-то тяжелым. Почему Бог никогда не обрушивает кару на роев пурди мира сего?
Салли не ответил, решив, что Рут вряд ли спрашивает всерьез.
– В любом случае, – произнес он, – за меня не беспокойся. Я чего-то хандрю.
– У всякой хандры есть причина, – отрезала Рут. – Когда возвращается Питер?
Ах вот к чему она клонит. Ладно. Значит, скорее всего, не вытянет из него правду.
– Вроде во вторник. А что?
– Может, он все-таки передумает.
– Нет, он твердо решил уехать. – Рут впилась в Салли взглядом, и он спросил: – Что?
– Ты очень расстроишься, если я скажу, что так и не полюбила его?
– Ну, он все-таки мой сын.
– Может, мне хотелось бы, чтобы он и вел себя соответственно.
– А ему, может, хотелось бы, чтобы, когда он был маленьким, я вел себя как отец.
– И срока давности эта обида не имеет?
– Не знаю. А должна?
– Я тоже не знаю, – ответила Рут. – Впрочем, все мы лажаем. – Она кивнула на дверь дочкиной квартиры.
– Это точно, – согласился Салли. – Вообще-то я думаю, Питер меня почти простил. Обычно мы с ним нормально ладим.
И это была правда. Питера по-прежнему удивляло, что два таких разных человека связаны кровным родством, но в последние годы их с Салли отношения все-таки потеплели. Те полтора года
