Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Он замолчал, прикусив губу. Платонов терпеливо ждал. Петр Афанасьевич отвел глаза в сторону и продолжил:
— Я ему рассказал, что с Мишей случилось. И про побег, и про травму… Попросил помочь. И знаете, когда он услышал… Про руки… У него так глаза заблестели. Зло и радостно одновременно. И он сказал: «Я из-за вашего сына скоро три недели кашку через трубочку ем. Хотите примирения сторон? Хрен вам!» И дулю мне в нос. А я ведь пожилой человек, между прочим, Мишка у меня поздний ребенок, а мне какая-то шпана…
Дыхание его стало прерывистым, он замолчал, но быстро отдышался, взял себя в руки и закончил:
— В общем, я ему предложил пятьдесят тысяч, чтобы он написал ходатайство о прекращении дела. В ответ — дуля. Может, он больше хотел. Но думаю, он не денег, он мести хочет. А я понимаю, что его челюсть заживет, а у сына моего рука не вырастет.
— Вот сука, — сквозь зубы сказал Платонов. Он успел забыть, что именно из-за Михаила Терентьева в его жизни случились большие неприятности — он смотрел на дрожащие губы Петра Афанасьевича, и что-то начинало бурлить в груди, что-то, взывающее к справедливости. — Может, больше предложить? Продать что-то, занять, кредит взять?
— А нет ничего, — поднял глаза на Виктора Терентьев. — Жена моя в прошлом месяце развестись со мной надумала. Ей за пятьдесят, а нашла ведь себе кого-то. Конечно, я все время на работе…
— А вы кто по специальности? — спросил Платонов, скорее машинально, чем из реального интереса.
— Электрик я. В жилищной конторе. Один на двадцать кварталов почти. Меня с утра до вечера нет, и еще могут и ночью вызвать. Вот сейчас уехал — и думаю, что там прокляли меня все. Но сын у меня один, уж извините… Ну и вот, привела хахаля какого-то и выперла меня из квартиры. А там на нее все записано — и жилплощадь, и гараж, и машина. Черт его знает, как так получилось… Любил сильно, потакал во всем. А она взяла и… Короче, нет у меня ничего. Пятьдесят тысяч — все, что смог в конторе перед отъездом занять. Жил я, пока с Мишкой все это не случилось, прямо в домоуправлении на диване. Вы думаете, он зачем в окно полез? Девушка его, Марина, письмо ему написала. Про меня, про мать. Вот он и… Разобраться хотел. Матери в глаза посмотреть.
Платонов прислонился к стене коридора спиной. Сложил руки на груди, вздохнул.
— Да уж, — спустя пару минут молчания, прокомментировал он ситуацию. — Даже и сказать нечего.
— Вы простите его, что с вами тоже неприятности из-за той драки вышли, — Петр Афанасьевич говорил куда-то вбок, Платонов чувствовал, что ему крайне стыдно и неловко за сына. — С Академией я вам точно не помогу.
— Да бог с ней, с этой ординатурой, — отмахнулся Виктор. — Через год снова рапорт напишу, не откажут. Ладно, до завтра, — он протянул руку для прощания. — Надо еще к деду зайти за последними, так сказать, штрихами к портрету.
И он пошел по коридору на выход, чувствуя какое-то опустошение и бессилие во всей этой ситуации…
Наутро они вместе приехали с дедом на такси. Виктор сбегал на утреннюю офицерскую планерку, а Владимир Николаевич подождал его в ординаторской. Около половины десятого пришел анестезиолог.
Виктор с дедом, как и было обещано, зашли сначала в палату. Михаил дремал, положив левую руку поверх одеяла. Владимир Николаевич прикоснулся к ней, пошевелил. Терентьев открыл глаза, первые несколько секунд не понимал, где он, но постепенно сориентировался и сел.
— Что вы мне такого с вечера дали? — он помотал головой.
— Феназепам, — сказал Виктор. –- Совсем чуть-чуть. Сейчас еще премедикацию сделают, и ты опять отрубишься. Но прежде у нас есть несколько вопросов.
— Ты понимаешь суть операции, которую Виктор Сергеевич будет делать? — спросил дед.
— Да. Мне ж все показали, нарисовали.
— Операция очень тонкая, сложная, — медленно произнес Владимир Николаевич. — И потом придется три недели в гипсе ходить, руку беречь. По лестнице не бегать, в коридорах не толкаться, от предложенного алкоголя отказываться…
— Откуда здесь алкоголь? — усмехнулся Михаил.
— Здесь все бывает, — сурово сказал дед. — За всем не уследишь, лучше предупредить. Понимаешь, я всегда говорю в таких случаях — умные операции делаются умным людям. Тем, кто в состоянии оценить труд хирурга, выполнить все назначения и предписания и сохранить результаты этого труда. И я перед такими операциями хочу всегда разобраться, кому и зачем я ее делаю.
Он внимательно смотрел в глаза Терентьева, ожидая какой-то одному ему известной реакции. Спустя несколько секунд он похлопал его по плечу и сказал:
— Ну вот и хорошо.
Он повернулся к сестре, что стояла все это время в дверях со шприцем в руках.
— Колите и подавайте. Мы через пятнадцать минут мыться пойдем.
…В операционной было тихо. Все знали, кто у Платонова сегодня ассистент.
Виктор нарисовал «зеленкой» на животе слева от пупка перевернутую букву «П», взял скальпель, сделал разрез.
— Глубже, на всю подкожку, — шепнул ему дед. После чего взял острые крючки и стал аккуратно переступать ими в ране, поднимая края для удобства Виктора. Юля сушила тупфером там, куда Владимир Николаевич смотрел, хмуря брови, и временами вытирала ему пот со лба.
Лоскут они выкроили быстро, настала пора работать с рукой. Санитарка разбинтовала рану, Виктор обработал ее на приставном столике, потом согнул в локте, приложил к животу. Вышло идеально — совпадение краев на сто процентов, ничего лишнего.
— Сейчас аккуратно, — предупредил дед. — Лоскут толстый, а вот на самой руке может прорезаться. Берем пожирней, затягиваем нежно, до сопоставления.
Первую лигатуру Платонов порвал. Владимир Николаевич покачал головой и протянул медсестре раскрытую ладонь. Юля вложила в нее заряженный иглодержатель. Дед наложил мастерский первый шов.
— Теперь точно так же — по углам. Потом периметр укрепишь.
Виктор продолжил. Он шил, дед завязывал. Его сильные пальцы в перчатках вертели узлы, а сам он смотрел на Виктора. Один раз пальцем подвинул иглодержатель в руке внука, немного изменив шаг между лигатурами — это было единственное замечание. Больше Виктор ничего не порвал.
Когда лоскут был пришит к руке, дед очень медленно приподнял ее над животом и показал на донорское место.
— Сейчас тут максимально сведи. Сколько получится. Края вряд ли сойдутся, но направление тканям мы показать должны.
Виктор зашил и там.
— Молодец, — похвалил Владимир Николаевич. — Неплохо вышло.
— Ну ты тоже поучаствовал. Да, собственно, и спланировал, — настала очередь Виктора говорить комплименты.
— Ты же знаешь прописную истину: «Хороший хирург достоин хорошего ассистента, плохой хирург в нём нуждается»… Перекись на салфетке, потом просушить и хлоргексидин, — скомандовал Владимир Николаевич операционной сестре. — Повязка тут сложной формы выходит, дели ее на две части, рука и живот.
Юля принялась закрывать раны так, как рекомендовал Владимир Николаевич.
— Помнишь, как Дезо накладывать через больную руку? — глядя на внука, хитро прищурился дед.
— Я вчера справочник по десмургии проштудировал, но попробовать было не на ком, — покачал головой Виктор.
— Надо было на мне, — выговорил ему Владимир Николаевич. — Или на самом пациенте. После операции обсудим. Выводите из наркоза, — попросил он у анестезиолога. — А руку придерживаем, придерживаем, — указал он санитарке.
В итоге он никому не доверил это и сам встал у стола, уперев локоть левой руки Терентьева себе в живот. Через несколько минут после прекращения введения пропофола Михаил открыл глаза и что-то промычал.
— Еще минут десять, — сказал анестезиолог, — и можно будет посадить, но с поддержкой.
Дед
