Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
Поскольку какая-никакая куртка у Тетуха все-таки была, третий экземпляр достался Юрию, попавшему в подвал в спортивном костюме. Зато Павла Фортуна осчастливила шерстяной олимпийкой с триколором и гербом России.
Оставалась еще одна, такая же, и Лялин отдал ее разобиженному служителю Мельпомены. Тот тут же натянул трофей под пиджак и стал окончательно похож на кочан капусты.
Юрий обвел взглядом принарядившихся в обновки мужчин и расхохотался.
– Кутюрненько! – заметил он, глядя на Русича в подряснике, полевой куртке камуфляжной расцветки и шапочке с вышивкой «Мачо».
Рабочего настроения у мужчин не было. Да и откуда ему было взяться, если на весь подвал пахнет свежим белым хлебом и маслом, пачку которого батюшка развернул «для ускоренного размягчения». На этот запах даже Злыдень прискакал во внеурочное время. Ему, «сове», еще бы спать и спать, так нет, взобрался на плечо к Паштету, спустил ему на грудь лиану своего хвоста и уткнулся взглядом в желтый брикет, лежащий в алюминиевой миске.
– Ладно, мужики, будем дегустировать новый чай, – не выдержал всеобщего напряжения Лялин. – Все равно ваши мысли сейчас далеки от трудового процесса. Владик, бери чайник, иди за водой.
Хлеб с маслом оказались настолько вкусными, что белорус чуть не расплакался.
– Спасибо, Юр. За два года я уж и забыл запах сливочного масла. Дай тебе бог здоровья!
– Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, – завел Русич свою шарманку.
– Кончай, батюшка, распылять здесь свой религиозный опиум, – махнул кружкой Тетух в его сторону. – Причем тут твой бозя? У мента чердак хорошо варит. Это – его замутка, ему и спасибо надо сказать. Ему, а не господу.
– Вот и скажи, раз хочется, – ехидно улыбнулся Лялин.
Паштет растерялся. С одной стороны, все правильно – за доброе дело следует поблагодарить. А с другой… Выходит, что он капитулирует перед «мусором», признавая тем самым его превосходство. Сильная внутренняя борьба отразилась на лице мужчины: шрам налился кровью, губы поджались, брови съехались в одну линию. Было слышно, как в его голове скрипят шестеренки. В конце концов, человеческая сущность победила.
– Бла-го-да-рю, – произнес он по слогам. – Ты это… в натуре… Ну, ты понял…
– Понял, не дурак, – отхлебнул опер глоток крепкого обжигающего напитка. – Дурак бы не понял.
В сравнении с тем, что мужчины пили до сих пор, этот, вполне обычный чай показался им сингапурским императорским напитком. Владик от удовольствия даже глаза прикрыл. Кусочек рафинада на кружку кипятка до недавнего времени был для них непозволительной роскошью.
– Эх, сюда бы сейчас мою фирменную чашку-колобок! Большую, пузатую, расписанную синей гжелкой по белым бокам. Да дольку лимончика туда, да ложечку-другую рома «Капитан Морган», – размечтался Бурак.
Тетух тяжело вздохнул, делясь с крысаком своей пайкой. У него был собственный список того, «чего сейчас не дурно было бы сюда». Вот только дразнить сожителей, в отличие от белоруса, он не стал. Понимал, что это – изощренная форма мазохизма.
Пашка сделал из своего погнутого «тромбона» три больших глотка. Сонливость вмиг улетучилась, на душе стало теплее, захотелось поболтать за «жили-были».
– Сидел я по второй ходке с одним забавным таджиком, – начал он, поглаживая Злыдня по шерстке. – Звали его Рашад. Он так чай заваривал, «шо мама дарагая». Спиртного мужик не пил – вера не позволяла… Пить не позволяла, а тырить у бабулек пенсию – пожалуйста…
– Чье б уже мычало на тему господних заповедей, а ты бы даже не подмукивал, – презрительно фыркнул Лялин.
– Ты хрен с пальцем не путай, – ощетинился Паштет. – Я не людей, я государство накрячил, у которого сколько не воруй, а своего все равно назад не отобьешь.
– Ну да, ну да, – понимающе закивал Бурак. – Робин Гуд, Владимир Дубровский, Юрий Деточкин, Павел Тетух… Благородные разбойники, мил человек, экспроприированное отдавали бедным, а вы, небось, в кабаках, притонах и казино все прожигали.
– Завидуй, молча. Мне сейчас хоть есть что вспомнить. А что можешь вспомнить ты? «Кушать подано!» во втором составе в выездном спектакле Распердяй-Задрищенского театра?
– Гродненского, – поджал губы артист.
– Слышал, Злыдень? Грод-нен-ско-го, – скривился Пашка, пряча грызуна за пазуху. – Горжусь знакомством со столь звездной личностью. Ты наверняка и в «Гамлете» играл?
– Представьте себе! У нас эта пьеса шла под названием «Трагедия принца Датского».
– И кого же ты там воплотил? Тень его отца?
– Стражника, – выдавил из себя Бурак после длительной паузы.
– Со словами, стало быть, роль не доверили? С «кушать подано!» я погорячился…
– Да что вы понимаете в искусстве! – вскочил Иван на ноги. – В этой пьесе почти нет возрастных ролей! Я, между прочим, Бессудного в «Бойком месте» играл. Кочкарева в «Женитьбе», Телегина в «Дяде Ване»…
– Понял-понял! На тебе весь репертуар держался. Тока у Злыдня вопрос возник: «Че ж ты тада по Бульбостану мотаешься со своими композициями смехотворными?».
– Стихотворными, – поправил тот очки. – Сейчас не самое благоприятное время для творческих работников. Приходится подрабатывать.
– Бухать надо меньше творческим работникам. Тогда и жены уходить не будут, и дети презирать, и режиссеры на дверь указывать, – ударил Тетух в самое больное место белоруса. А не фиг было менту подгавкивать! То, что он мог заглотать от Лялина, не собирался заглатывать от Бурака. – Кстати, анек прикольный всплыл в тему: «Батюшка, а могу я пить водку во время поста? – Вкушай, но без радости!».
Все, кроме Русича, засмеялись, даже Иван.
– А вот еще один, – воскликнул опер, дожевывая свой бутерброд. – «Свидетели Иеговы, позвонившие в квартиру пьяного преподавателя философии, через полчаса приняли ислам прямо возле домофона».
На этот раз хохотали все, и громче других – отец Георгий, у которого в связи с услышанным возникли собственные ассоциации.
На сытый желудок работать хотелось еще меньше, чем на голодный, но, как пел Высоцкий, есть план, хоть удавись. Надев самодельные полиэтиленовые пелерины, бывшие когда-то хозяйственными мешками, мужчины приступили к фасовке муки. Настроение у всех было отличное.
– В нашем мировосприятии наблюдается положительная динамика, – заметил Лялин. – Так держать, мужики!
Все согласились с тем, что ругаться неконструктивно, а, стало быть, нужно выбирать для бесед нейтральные темы. Например, о бабах, охоте, рыбалке, футболе… Нет, о футболе, пожалуй, не нужно. Там тоже много подводных камней. Лучше остановиться на бабах, которых, по мнению Паштета, нужно любить, как ротвейлера, властно и отстраненно. Иначе с цепи сорвутся, что собственно, и произошло с его последней зазнобой.
– Это ты о той, к которой на такси ехал, когда к хачам в руки попал? – сыпанул Юрий соли на Пашкину рану.
– О ней, овце клонированной.
– Что ж вы о девушке-то своей так грубо? – произнес Бурак осуждающе.
