Бабушка сказала сидеть тихо - Настасья Реньжина
Зоя же, ну прям как в кино, им навстречу попалась – в магазин за батоном шла. Торопливо мимо «женихов» прошагала, буркнула: «Пздрвля». Видать, Генке. «Слушай, а ты что на свадьбу не… – начал было выяснять тот, но его Володя в бок ткнул, мол, не отвлекайся от дела. – Зоя, я тут тебе жениха привез!» – провозгласил тогда Генка. Зоя встала, развернулась круто, смерила Володю взглядом. Все-все приметила: и всклокоченные волосы, и грязную рубашку, и рваные штаны на расстегнутом ремне, и заусенцы на ногтях, и царапину на лбу, и чернющие от танцев босиком пятки. И поморщилась еще, словно запах изо рта тоже почуяла. «Я с алкашами не якшаюсь. И женихов мне таких не надо!» – сказала презрительно и направилась в сторону магазина. Нет! Ну вы подумайте! Не якшается она! И ладно бы сказала «с пьяницами», «с пьющими людьми», в конце концов, «с алкоголиками». Так нет же! Грубо так – с алкашами! Володю это все задело. Он к тому же по жизни не пьющий. Вот только так, иногда, по случаю-по поводу. А тут ого-го какой повод: свадьба брата как-никак. А она… Пигалица! Как и посмела! «Пф-фу, – сказал тогда Володя. – Тоже мне нашлась. Мне таких невест и не надо. Ты говорил, что симпатичная, а тут – ни кожи, ни рожи, и жопа с кулак». Отомщен. Зоя резко развернулась, в два шага оказалась рядом с Володей, крикнула ему прям в ухо: «Козел!» И ка-а-ак хлестнула его пощечиной. Щека Володи вмиг покраснела. Володя схватился за нее и замер от неожиданности и пощипывающей боли. В ушах от «козла» звенит. В себя пришел, только когда Зоя уже скрылась из виду. Генка тряс брата за плечо: «Эй-эй, ну ты как?» – «Огонь баба, – сказал Володя. – Но мне такой не надо, спасибо». Вот, собственно, и все сватовство. И сватовством-то не назовешь.
– М-да, – протянула Марья. – Глупо как вышло. И Володя после того к нам не ездит. И я так и не спросила у Зои, чего ж она на свадьбу-то не пришла.
– Разве имеет теперь значение? – спросил Генка.
Марья пожала плечами.
– Да и тогда не особо имело. – Она убрала кастрюлю с пельменями, покачала головой, увидев, что муж не все съел (а кто ж их будет есть остывшими?), кинула тарелки в раковину. И вдруг как нахмурилась. – Нет, все же что-то не ладно у Зои. Да, не подруги, тут ты прав. Да, жениха ей пытались как-то неправильно подсунуть. Бывает. Но я прям чую, что ей нужно помочь. Закрытые неделю ставни – это не шутки. Пойду к ней.
– Ой, да делай что хочешь, – вздохнул полуголодный Генка.
Марья к дому Зои отчего-то на цыпочках подходила. Словно таилась. Да и цыпочки тут не нужны. Трава вокруг дома мягкая, давно не кошена. Странно как. Обычно Зоя двор в порядке держит. Ставни закрыты, а из дома шум доносится. Точно! Кто-то есть. И шума столько, сколько одна Зоя не сможет произвести. Или это только домыслы? Мало ли чем она там занимается, что столько звуков сразу. Может, телевизор смотрит? Постучать или… Подслушать. Сильное желание подслушать. Разузнать, в чем же дело. Разведать. Человек больным сказался, а по звукам скачет по дому, аки конь. Ближе к окошку, еще ближе, еще. Еще. Слышит, Зоя Ильинична поет:
– Заинька серенький, заинька беленький. Некуда зайчику выскочить, некуда бедному выпрыгнуть. Есть города турецкие, замочки немецкие. Ну-ка, зайка, боком-боком перед нашим хороводом. Ну-ка, зайка, повернись, кого любишь, поклонись. – Песенка из детской игры. В большой хоровод девчонками вставали (мальчишки отказывались в такое играть), «зайчиком» водящего называли (водящую, получается). Той нужно было попытаться проскочить через хоровод, пока песенка поется. Никому не удавалось. Поэтому назначали другую «зайку». Для этого прежняя кланялась кому-нибудь из хоровода. А потом ей пели: «Больше не балуйся! Лучше поцелуйся!»
И эту детскую песенку пела Ильинична. Совсем из ума выжила? Говорит, заболела, а сама по дому скачет, детские песни поет и с кем-то невидимым лобызается.
Может, действительно в домового уверовала? Может, думает, что с ним дружбу-игры развела? Ой, жалко Зою, жалко. Под старость-то лет кукушкой отъехать. Еще и одинокая. Как же она теперь со своим сумасшествием выживет? Говорят, что такие могут забыть поесть, так и помирают с голоду. Ужас-то какой!
– Больше не балуйся! Лучше поцелуйся! – пропела вновь скрипуче-противно Зоя.
И тут чей-то тоненький голосок ответил:
– Никотю.
Марья подпрыгнула от неожиданности и испуга, заметалась под закрытыми окнами, не зная, что и предпринять. За сердце схватилась и бегом к себе домой. Что это было? Что? Кто?
Глава 14
– НИ-КО-ТЮУ-у-у-у! – надрывался Купринька посреди комнаты. Баба Зоя склонилась над ним, словно коршун над добычей.
– А я сказала, надо! Ребенок ты или нет? Давай играй! Заинька серенький, заинька беленький. Ну, что стоишь, как пень? Пляши, Купринюшка, пляши! Веселое сердце лечит, а ежели унывать, то злой дух кости все посушит[12].
Вчера убрала она злосчастную цепь – уж больно сильно кровоточила шея мальчика, устала вытирать да футболки-рубашки выкидывать. Кровь, конечно, легко водою холодной выводится, да только нет времени на стирки бесконечные. Тут перевоспитательный процесс, знаете ли. Его нельзя прерывать. Теперь цепь висела под красным углом: напоминание о том, что Купринька терпел, как некогда сам Иисус. Вот только Иисус-то к тому моменту тридцать три года на свете пробыл, а Купринька всего ничего. Хоть никто толком и не знает, сколько точно, но определенно не тридцать три. С отменой цепи баба Зоя решила, что Купринька не очень-то похож на обычного ребенка, а все потому (это она вот тоже только сейчас решила), что тот не играется. Все же нормальные дети играются.
Надумала баба Зоя этот момент исправить. Да и настроеньица поднять в доме, а то как-то темно и грустно,
