Штандарт - Александр Лернет-Холения

Я наклонился к ней и поцеловал, и она снова поцеловала меня в ответ.

— Реза, — сказал я, взяв ее за запястья и целуя ее ладони, — нет смысла что-то воображать и тратить впустую то немногое время, что осталось. Мы такие же, как и все молодые люди, только ты прекраснее любой другой девушки. Но в остальном мы такие же, как все. Мы точно не исключение. Сейчас не время для исключений. Если я погибну, как многие другие, почему бы тебе просто не полюбить меня, как все остальные любят тех, с кем хотят быть! Нет смысла так серьезно к этому относиться, ведь смерть близко. Возможно, мы никогда больше не увидимся. Пойдем со мной.

Она покачала головой.

— Тебе не нужно, — сказал я, — стесняться Багратиона, если ты пойдешь со мной. Он будет молчать. Я сверну ему шею, если нет. Среди часовых дворца нет ни одного офицера, а рядовые достаточно разумны, чтобы не заметить твой ночной уход. Все будут видеть в тебе девушку, которой движет сердце, а не девушку, которая создает себе проблемы. Идем.

— Нет, — сказала она.

— Или ты думаешь, — уговаривал я, — что встретишь в коридоре кого-то, кто тебя знает? Мы можем спуститься по отдельности. Если встретишь кого-то, то в этом не будет ничего особенного. Ты не хочешь идти со мной поэтому? Вставай, пойдем.

Я встал и схватил ее за руку, но она сказала:

— Нет, оставь меня. Я действительно не хочу.

— Действительно?

— Да.

— Почему?

— Потому что не хочу.

— И это твоя причина?

— Ты не поймешь.

— Да, я не понимаю.

— Мужчина не поймет.

— Может и так.

— Точно так. Иначе ты не требовал бы назвать причину.

— Может быть, ты просто не понимаешь меня.

— Да, мы не понимаем друг друга. Мне неловко об этом говорить. Так что давай поговорим о другом.

Я пожал плечами и некоторое время смотрел на нее, затем подошел к столу, где лежали мои перчатки. Я взял их и снова бросил обратно. Я подумал, что она, вероятно, понятия не имеет о том, что происходит, и о том, что если я уйду, то больше никогда не вернусь. Она все еще думала, что я преувеличиваю, и не знала, что происходит снаружи, или не хотела этого знать. Она относилась к себе слишком серьезно. Внезапно я подумал, что нет ничего более досадного, чем ее отказ, когда речь идет о чем-то большем, чем желание или репутация девушки. Когда в армии происходили подобные вещи, личные дела вдруг становились не столь важными. Я так гнал своих лошадей и не мог принять это упрямство Резы, то, что она поступала так, не считаясь с моими чувствами. Ведь с девушкой может быть приятно поговорить, но такой разговор бессмыслен, если это просто разговор. Не было смысла так гнать лошадей. Их покормили наспех, и я не мог знать, будут ли у них силы на что-то более важное, чем моя поездка на рандеву в Белград. Я нес ответственность за эти создания, которые могли бы сейчас лежать на соломе и спать, а не ждать позади Конака и потом скакать полночи. Но Фаза по крайней мере лежала на подстилке и спала, а почти рядом с ней, в других конюшнях лежали и спали лошади эскадрона. Солдаты тоже спали, и кто бы мог знать, что им снилось? Может, то же, что и гусарам из Эрменьеша. Офицеры сдались рядовым и делали вид, что ничего не случилось. На самом деле еще ничего не произошло. Но теперь? Когда придет приказ выступать, а рядовые не пойдут, даже не станут седлать коней, не выйдут из казарм? Что тогда будут делать офицеры? Убьют одного или двух человек в расчете, что остальные подчинятся? Но что, если они не подчинятся? Когда полковник выедет на деревенскую улицу, а эскадроны не выстроятся в шеренги, как тогда, когда он ехал вместе с Хайстером, несшим штандарт. Над полками летит штандарт, за ним следуют эскадрон за эскадроном, а теперь штандарт останется один, и вокруг не будет никого…

— Ты мне еще не рассказал, — услышал я голос Резы, — как ты сюда добрался. Долго пришлось?

Я поднял глаза. Она могла заметить, что я снова думал о чем-то совершенно другом, и, поскольку я молчал, она решила, что должна что-то сказать.

— Прости? — спросил я. — Сколько я сюда добирался? Два-три часа.

— А как тебе полк?

— Неплохой.

— У тебя там уже появились друзья?

— Думаю, да. Там есть хорошие люди. Кстати, Боттенлаубен тоже там.

— Кто?

— Боттенлаубен. Немецкий гусар, который был у вас в ложе.

— Как странно! Как он туда попал?

— В качестве гостя, если можно так сказать. Вот и теперь, — сказал я, снова потянувшись за перчатками и фуражкой, — мне нужно ехать обратно.

— Уже?

— Да, путь назад неблизкий, и я не хочу гнать лошадь сильнее, чем это необходимо.

— Жаль, что ты уходишь, — неуверенно сказала она.

— Мне тоже очень жаль, — сказал я; а потом, секунду спустя, я поцеловал ее руки, взглянул ей в глаза, повернулся и пошел к двери.

Но, не дойдя до двери, я услышал звук, словно Реза звала меня. Я обернулся, она стояла, протянув ко мне руки.

— Что? — спросил я. — Ты что-то сказала?

Она не ответила, посмотрела вниз и опустила руки.

— Ты что-то сказала? — снова спросил я.

Она постояла так пару секунд, затем подняла глаза, посмотрела на меня и произнесла:

— Не уходи так просто! По крайней мере, скажи, что вернешься.

— Кажется, — сказал я, — ты забыла, что я не знаю, смогу ли я сделать это еще раз.

— Но если сможешь, то придешь?

— Ты хочешь, чтобы я вернулся?

— Да. Я… я была бы очень рада этому. Ты придешь?

Я ответил не сразу, и мне показалось, что в ее глазах появились слезы.

— Ты приедешь? — повторила она.

— Если тебе не все равно, — сказал я, — я приеду.

— Когда?

— Завтра вечером, если будет возможно.

— Завтра вечером?

— Да.

Я колебался мгновение, но вернулся, подошел к ней и поцеловал.

— Прощай, — сказал я.

Потом я быстро ушел. Лакей был у дверей. Когда мы возвращались по коридорам, я пытался думать о том, что я чувствую к Резе на самом деле. Но мысли перескакивали на другое. Я думал о полке, о приказе, о складывающейся ситуации. Вдруг, потянувшись к очередной двери, лакей отступил. В соседней комнате горел свет, и мы услышали голоса и шаги. Мы успели отступить за портьеру, когда дверь распахнулась и там, где мы находились, зажегся свет. Группа офицеров,