Штандарт - Александр Лернет-Холения

Она взяла с дивана небольшой портсигар, кожаный с золотой отделкой, и протянула мне. Но оказалось, что мне трудно достать из него сигарету. Она взяла портсигар у меня из рук и несколько раз встряхнула, пока не показались кончики сигарет.

— Вот, — сказала она. — Разумеется, в присутствии эрцгерцогини нам курить не позволено. Мы курим, только когда остаемся одни.

Она улыбнулась и протянула мне зажигалку. Я поцеловал ее руку.

— Послушай, — сказал я, закуривая, — мы останемся здесь? Мы могли бы куда-нибудь пойти? К Багратиону. Я разбужу его и попрошу ненадолго уйти, и он, конечно, уйдет. Разве ты не хочешь?

Она посмотрела на меня, затем снова упала на диван.

— Нет, — сказала она.

— Почему нет? Здесь неприятно оставаться. В любой момент кто-нибудь может войти и обнаружить нас. Ты сама это говорила.

— Да, но вряд ли кто-нибудь войдет. Кто, например? Все спят.

— Даже Мордакс?

— Нет, она не спит. Она знает, где я.

— Что, если ей придет в голову зайти?

— Тогда она зайдет.

Я ответил не сразу, продолжая курить, и сел на диван рядом с Резой.

— Сегодня я ехал сюда несколько часов, — сказал я, — чтобы снова увидеть тебя, а твоя так называемая подруга может войти в любой момент. Пойми, мне это не нравится.

— Она не войдет, — сказала Реза, — я тебе уже сказала. Если она зайдет, мы попросим ее уйти. Вчера ты ее прогнал. Неужели сегодня не сумеешь? Я рада, что могу хотя бы видеть тебя и говорить с тобой.

— Реза, — сказал я, — мне очень повезло, что вместо того, чтобы быть Бог знает где — в России — мой полк стоит всего в паре сотен километров от Белграда. Но очень возможно, даже весьма вероятно, что полки скоро получат приказ выступить. Тогда я, боюсь, никогда тебя больше не увижу. Ты же можешь уйти незаметно для других. Никто не заметит твоего отсутствия, когда вернешься.

Она опустила глаза, затем сказала:

— Но я не хочу этого делать. И, — добавила она через мгновение, — разве ты не будешь хотеть увидеть меня снова, если уйдешь вместе со своим полком? Больше не захочешь?

— Не все возвращаются с фронта, — сказал я. — Насколько я знаю, в этой войне погибло уже десять миллионов.

— Вас отправят на фронт?

— Куда же еще?

— Но эрцгерцогиня сказала, что тебя направят в полк, который не пойдет на фронт!

— Из-за меня целый полк освобождать от задачи не станут, когда он потребуется. А что здесь в городе говорят о настроениях в армии? Разве эрцгерцогиня ничего не знает?

— Эрцгерцогиня?

— Да. Разве она не говорила с тобой об этом?

— О чем? Об армии? Нет, не говорила.

— Я имею в виду ситуацию на фронте, там, где сейчас фронт?

— Где сейчас фронт?

— Да, да! Войска продолжают отступать уже шесть недель подряд. Первоначально он был недалеко от Галлиполи, у берегов Турции. Бог знает, где фронт теперь. А что говорят о мятежах?

— О мятежах? Возможно, эрцгерцогиня знает, но ничего не говорит. Какие мятежи? — переспросила Реза.

— Гусарская дивизия отказалась переправляться через Дунай.

— Почему?

— Послушай, — сказал я, — разве вы здесь ничего не знаете? О чем вы тут разговариваете весь день?

— Ты сам, — парировала она, — вчера тоже ничего об этом не говорил! Почему говоришь сегодня? Что случилось?

— Случилось? — повторил я. — Ничего. Это значит — пока ничего. Но, может быть, что-то уже произошло, возможно, вы этого просто не замечаете. Но скоро заметите. Вы все заметите, даже притворяясь, что ничего не знаете.

— Но я действительно ничего не знаю! Откуда мне знать?

— Не может быть, чтобы никто не знал! Остальные определенно знают. И вы должны узнать.

— Кто — остальные? Те, что сидят в генеральном штабе? Ты сам был там вчера.

— Но сегодня уже не вчера, а завтра уже не будет сегодня. И кто знает, что будет завтра!

Она не ответила, глядя на меня.

— Ты думаешь, — сказал я, — я рассказываю небылицы?

— Нет, — сказала она, — но я не могла предположить, что вы действительно можете попасть на фронт.

— Ну, — сказал я, — конечно, можем. И обстоятельства складываются так, что если я попрощаюсь с тобой сейчас, то, возможно, больше никогда тебя не увижу. На что же мы тратим то немногое время, что нам осталось? Почему бы тебе не пойти со мной?

Она посмотрела в пол, потом сказала:

— Я бы тоже… — она остановилась, но продолжила, — …мне будет очень жаль, если я больше не смогу тебя видеть. Но почему ты хочешь, чтобы я пошла с тобой в дом твоего друга? Если бы мы действительно встречались в последний раз перед долгой разлукой, стоило бы говорить именно об этом, а не просить меня сделать то, чего я делать не хочу.

— Почему ты не хочешь этого делать?

— А что бы это изменило? Ты говоришь, что… что что-то чувствуешь ко мне, и я тоже, мне очень нравится тебя видеть, иначе меня бы здесь сейчас не было. Почему мы должны куда-то идти? Что мы получим такого, если сделаем нечто, что делают люди, которым наплевать друг на друга? Зачем тебе это?

— Потому что я очень тебя люблю.

Она посмотрела мне в глаза, затем покраснела и вновь отвернулась.

— Я не хочу этого делать, — сказала она наконец. — И если ты действительно любишь меня, зачем просишь? Ты мне понравился, когда я увидела тебя в первый раз, ты отличался от других, поэтому я написала тебе то письмо. Я была очень расстроена тем, что у тебя начались неприятности из-за меня. И ты поступил очень красиво, красивее, чем кто-либо другой, когда пришел сюда вчера, чтобы сказать мне, что хочешь видеть меня снова. Я тоже все время думала о тебе. Вчера я не могла уснуть и представляла, как ты едешь в свой полк, как приезжаешь туда, оказываешься среди множества других кавалеристов, и что ты совершенно не похож на них. И сегодня вечером я пыталась читать, но думала только о тебе, что ты все ближе, и вот ты здесь. Почему ты не хочешь от меня чего-то большего, чем того же самого, чего хотят все остальные мужчины, ухаживающие за женщинами? Почему тебе нужно пойти со мной к другу, разбудить его, поговорить с ним, а когда он будет проходить мимо меня, я должна буду отвернуться от него, чтобы он не увидел моего лица. А потом, когда мы вернемся сюда, ты скажешь: до свидания, до свидания, дорогая, и все будет так, как у всех. Ты слишком дорог мне, —