Экспресс-36 - Борис Сандлер
Обычно он сидел с самого края своего письменного стола, близоруко зарывшись очками в лист бумаги, и медленно выводил строчки шариковой ручкой, словно вытягивая из рукава какую-то тонкую нить. Мелко исписанные листки он через ассистентку, Елену, передавал товарищу Фриду. А тот, пробежав взглядом по крохотным буковкам, недовольно бурчал:
— Я так без глаз останусь…
Но Елена обладала особыми средствами, чтобы утешить наборщика. Его недовольство она тушила обворожительной улыбкой, густо украшенной темно-красной помадой.
— Товарищ Фрид, — ободряла она его на своем литовском идише, — такой мужчина, как вы, может все!
Бен-Ами, едва заслышав цокающие шажки ассистентки, уже сидел, повернувшись спиной к компьютеру, и сквозь очки ловил каждое движение грациозной дамы.
— Девушка, — сладко пропевал он, — почему же вы не обращаетесь ко мне?.. Я тоже еще что-то могу…
— Мотл хочет, чтобы его только товарищ Фрид набирал, — Елена делала вид, что не понимает намеков.
Несхожесть двух личностей — Калмана Клигера и Мотла Зингмана — бросалась в глаза и в стиле их поведения, и на страницах газеты. Они не только сидели в разных концах редакции, но и на мир смотрели с абсолютно разных точек зрения. Уже старые седые волки, оба они взошли на довоенных польско-еврейских полях, но растили их на разных лужайках тогдашней действительности. Основы мировосприятия обоих, со всеми различиями и своеобразием, были заложены в молодости, сионистско-талмудической — у одного, бундистско-атеистической — у другого. Парадокс их сотрудничества в едином газетном пространстве заключался в том, что к старости уже почти иссякли те идеологические источники, из которых они когда-то утоляли жажду на лугах своей польской юности. Доставшиеся им остатки идиша они мирно делили между собой, не встревая в дела друг друга и не мешая один другому. Не уверен, что Калман Клигер хоть изредка заглядывал в статьи Зингмана, но Мотл, насколько я знаю, не пропускал ни единой передовицы главного редактора. Кроме того, Калман Клигер никогда не посещал заседаний правления, если его туда специально не приглашали. Зингман же всегда занимал там почетное место.
Как-то я спросил у Клигера, почему он держится в стороне от того, что происходит «наверху», в администрации. Может, это поспособствовало бы работе редакции? Главный редактор некоторое время смотрел на меня своими блеклыми, усталыми глазами, а затем бесстрастно ответил:
— Да-да… Вы все-таки еще «зеленый»… Вы еще верите, что у них есть к этому интерес, — и он снова углубился в «Нью-Йорк таймс».
Уже не видя лица Калмана Клигера, я расслышал его тихие слова:
— Мотл там заседает, а он хорошо знает, что нужно говорить…
Вторая мистерия: публичные торги — AUCTION
Среди различных тем, которые намеренно подбрасывал Иона-Джона, не избежать было, разумеется, и такой: Государство Израиль. Подбрасывал, как и в предыдущих случаях, не столько, чтобы выслушать меня, сколько чтобы изложить то, что хотелось сказать ему самому. Он обладал особым чутьем на то, как выбрать подходящий момент, когда имеет смысл преподнести очередное представление-мистерию, или, как я это называл, джонотерапию, и всегда придерживался своих испытанных подходов и приемов. Он проделывал все мастерски, с подлинной театральностью, наполненной яркими красками, так что знаменитый некогда Гарри Гудини вполне мог бы позавидовать.
В тот день я получил тяжелое известие от жены, еще остававшейся в Иерусалиме: подруга нашего сына, Фира, внезапно ослепла. Девушка приехала в Израиль из Кишинева почти одновременно с нами, одна. Училась в Иерусалимском университете, сначала на «Мехине», специальной подготовительной программе, затем стала студенткой. Жила в студенческом интернате на горе Скопус, каждое утро ездила на лекции в Гиват-Рам. И каждое утро автобус был переполнен людьми, в особенности студентами, так что взорвавший себя в этом автобусе палестинский смертник заслужил, очевидно, у своего Аллаха дополнительную девственницу на небесах — как премию.
После теракта Фира осталась в живых, но получила серьезные ранения. Я еще жил тогда в Израиле и сам видел ее рентгеновские снимки: два осколка засели в легких, один — в голове. Врач объяснил мне, что лучше их пока не трогать, обойтись без операции. «Так можно и сто двадцать лет протянуть, — выжал он из себя кривую улыбку и со вздохом прибавил: — Только бы осложнений не случилось».
Это произошло почти четыре года назад. Фира благополучно вернулась к студенческой жизни, продолжила учебу, хотела стать археологом. Однажды она сказала мне: возможно, именно тяга к еврейской истории и археологии послужила для нее главным мотивом, чтобы перебраться в Иерусалим, пока — без родителей. И именно Фирина мама, русская женщина, поддержала ее в этом и разрешила единственной дочери уехать в Израиль. Мы знали ее семью через Аркашу, учившегося с Фирой в одном классе. Дружили они и в Иерусалиме, девушка нередко приходила к нам в гости. И вот нате вам: все мечты, все надежды на сегодняшний день и на завтрашний, светлое сияние юной жизни — всё накрыла черная тень от стены, возведенной на фундаменте мрачной фанатической ненависти…
Я спускался в подземку с чувством, что с каждой ступенькой проваливаюсь все глубже в гигантскую машинерию, которая затягивает и скручивает меня своими стальными колесами. Они сплющивают мой усталый мозг и разрезают его на тонкие ломтики лезвием действительности.
Вечерами, возвращаясь из Верхнего города в свой «национальный парк», чтобы отдышаться там до утра, выглядим мы, «двуногие животные», уже совсем по-другому. Не зря твердит пророк Иона-Джона, что река «Благополучие», прежде чем дать нам отведать хоть глоток из своих запасов, высасывает из нас лучшие силы. Но инерция дня еще подгоняет поток пассажиров к вагонам, а также предвкушение того, что теплый душ и мягкая постель возле телевизора позволят измученному телу немного расслабиться.
Но если по утрам грешный людской поток сопровождают всякого рода проповедники, несущие толпе слово Господне, то в вечерние часы немало мест в подземке превращается в концертные эстрады. То тут, то там поют или играют, порой на экзотических инструментах, музыканты со всего света — китайцы, румыны, перуанцы, мексиканцы, русские, турки, цыгане, гаитяне… Разные скитальческие дороги привели их сюда, во чрево Верхнего города. Они изливают здесь свои исстрадавшиеся души — вместе с горестями родных мест, которые им пришлось покинуть.
На сей раз на импровизированной эстраде кружились в ритме аргентинского танго танцор с танцовщицей. Издалека странность этой пары не бросалась в глаза. Только приблизившись можно было увидеть, что танцовщица — не настоящая, что это лишь красиво наряженная тряпичная кукла величиной со своего «партнера». В этом и заключался «фокус» танцевального номера. Ее длинные черные как смоль
