В последний раз - Гильермо Мартинес
– Это отель «Риц», слышала, тебя хотели разместить здесь, смотри, как много ты потерял, наверняка жалеешь. – Мави взглянула на него с улыбкой, насмешливой и вызывающей одновременно. Мертон подумал, что она, наверное, невольно копирует манеру матери соблазнять. Вряд ли Мави достаточно тренировалась, но, признаться, производила особое, собственное неповторимое впечатление. Не позволив ему произнести ни слова, она вскинула подбородок, оседлала велосипед и произнесла: – Теперь спустимся по виа-Лайетана, чтобы ты увидел Готический квартал. Береги нос.
Мертон только сетовал при стремительном спуске, что они снова мчатся стрелой, и взгляд не в силах задержаться на фонтанах и каменных стенах, высоких колокольнях и розетках церквей, изгибах и поворотах лабиринтов. Почерневшие от времени, они открывались, подстрекая и маня. Запах действительно был скверный, но Мертон решил уговорить Мави на обратном пути пройти через квартал пешком и все внимательно осмотреть. Проспект выводил к порту, который показался Мертону невероятным скоплением кораблей и лодок всех размеров и типов. Их паруса и мачты едва не сталкивались в вышине, будто ручонка дитяти-великана, которому надоело играть, стиснула роскошные трансатлантические и круизные пароходы вместе с парусниками и экскурсионными катерами. Мави пробиралась между длинными рядами ковриков, где местные умельцы разложили свои изделия, и остановилась около первого волнореза, откуда можно было видеть золотую песчаную косу и открытое море.
– Неплохо, – торжествующе проговорила она, – мы добрались за двадцать минут.
Мертон слез с велосипеда и разулся, чтобы приблизиться к берегу и посмотреть на море. Спокойное, сверкающее, оно переливалось почти прозрачной зеленью под солнечными лучами, и берег окаймляла тонкая полоска пены; не то что темное, бурное, с ненасытными, растрепанными ветром волнами море его детства на юге. И все-таки, каждый раз, стоило выйти на другие берега, бросить взгляд на иные моря, узнавание наступало мгновенно, ошибки быть не могло: море, всегда только море, имя, для него подходящее, просоленное насквозь.
Она с Мави двинулись пешком по песку, ища место, достаточно сухое, чтобы присесть. Заметили такое метров через пятьдесят, там загорали много людей, почти все женщины, самых разных возрастов. Одни были погружены в чтение, другие, надев солнцезащитные очки, растянулись на лежаках навзничь, раскинув руки; иные оживленно болтали, некоторые, таких было немного, сидели одни или с собакой рядом, отрешенно вглядываясь в безмятежный морской простор. Но все, без исключения, были выше пояса обнажены. Мертон видел в головокружительном пробеге выставленные на безжалостный солнечный свет самые разные формы и проявления, выпуклости и склоны, текстуры и протуберанцы. Весомые украшения, блестевшие от крема для загара, и гладкие торсы отроковиц, где едва намечались первые бутоны. Всю гамму сосков и ареол, от бледно-розовых до черных; гладкую смуглую кожу и очень белую, у англичанок или немок в веснушках, родинках или светлых полосках, где кожа облезла от солнечных ожогов. Конусы, едва выступающие, крутые склоны и надежные пандусы. И смотрел, как они колебались под неожиданными углами, в силу земного притяжения или беспечной раскачки. Он ощущал себя так, будто сподобился одним глазком взглянуть на картину, мужчине, как правило, недоступную: непредумышленную женскую наготу. Да, то была сцена из античного мира, римские бани в женский день, или картина Дега, интимные движения, подсмотренные и перенесенные на холст, а ему, Мертону, выпало счастье разделить точку обзора спрятанного живописца.
Он отдавал себе отчет, что тянет время, не решаясь сесть и повернуться спиной к столь увлекательному зрелищу, а Мави смотрит на него как на дикого аргентинца, который пялится, разинув рот, впервые видя топлес на европейском пляже. Мертон хотел что-то сказать ей по этому поводу, но Мави, которая уже расположилась на песке и сняла шорты, теперь стягивала непринужденно лифчик своего бикини. Непринужденно? Мертон, который не мог не смотреть на то, что открывалось взору, спрашивал себя, не является ли эта поездка на пляж частью маленького плана Мави, умышленным продолжением, развитием того успеха, какого она достигла, вытащив лифчик из-под теннисного платья, вторым сетом той же самой партии? Еще не в силах взглянуть ей в лицо, он ощущал с тревогой, как снова звучит в нем припев: сиськи, сиськи. Да, Мави, наверное, нашла невинный, безупречный способ устроить ему чудесную засаду при ярком свете дня, сливаясь со всей толпой этих женщин, чтобы доказать, самым откровенным способом, что она может соревноваться с матерью и даже разбить Моргану на ее собственном поле. Насколько Мертон видел, а увидел он многое, в том не оставалось ни малейших сомнений. Они были восхитительны, во всех смыслах этого слова, и Мертон подумал, что не сможет больше ни заговорить с ней, ни посмотреть ей в лицо, если не выразит свое восхищение в форме обычного комплимента. Так в светской беседе закрывают неудобную тему, быстро переходя к другой. Но в состоянии ли он что-либо сказать? Нет, это даже не обсуждается. Он, конечно, не мог и смотреть на нее прямо: слишком боялся, что в его глазах, если им предоставить свободу, можно будет прочитать восхваление не того толка. Ему оставалось, как до сей поры, стараться не смотреть на нее, но эти старания, стоившие таких трудов, с каждой минутой все более неловкие и принужденные, представляли собой иной способ на нее смотреть! Да, он попался, застрял в лимбе парадокса: не мог ни смотреть на нее, ни принуждать себя не смотреть. И, разумеется, Мави успела заметить это, этот цугцванг забавлял ее.
– Чего ты ждешь, почему не снимаешь рубашку? – спросила она, и Мертону стало чуть легче от звуков ее голоса, понудившего сделать хотя бы какое-то движение. Когда он оголил грудь, неловкость отступила, самым неожиданным образом, словно его тело пришло в соответствие с остальными. Опираясь на локти, Мертон откинулся назад, и они с Мави почти соприкоснулись плечами. Та, не стесняясь, окинула его любопытным взглядом.
– Смотри-ка, – произнесла она, – у тебя не такая волосатая грудь, как я думала.
И он наконец посмотрел на нее открыто и ответил в том же тоне:
– К счастью, милочка, и у тебя тоже.
Оба рассмеялись, и Мертон успокоился. Он позволял солнцу, его наркотическому теплу, проникать в
