Воровская сага в 4 частях: Бродяга. От звонка до звонка. Время – вор. Европейская гастроль - Заур Магомедович Зугумов
Сколько раз после того, как у меня появилась такая возможность, я звонил отцу из разных городов и республик, но он так и не верил, что разговаривает со своим сыном, постоянно отвечая почти одно и то же: «Не стыдно вам издеваться над чувствами отца, положите, пожалуйста, трубку и не звоните сюда больше. Моего сына расстреляли, и его давно уже нет в живых». И лишь каким-то чудесным образом, звонком из Москвы, я смог убедить его в обратном. Так что он ждал Харитошу с нетерпением, но отъезд моего кореша напрямую зависел от моего.
Лариса не раз гостила у брата в Гамбурге и неплохо знала саму Германию, не раз побывав в Берлине, Лейпциге, Дюссельдорфе и Мюнхене. Она была младше брата, а значит, и Валерии на несколько лет и позже закончила факультет иностранных языков МГУ. Прекрасно говорила по-немецки, неплохо изъяснялась по-английски и даже бегло говорила по-французски. И с деньгами ни у нее, ни у брата проблем не было. Все, что было у меня, я оставил у Харитоши. Об этом не знал никто, даже его Леночка.
Прошло чуть больше месяца с тех пор, как я прибыл в столицу. За это время я капитально оклемался, навел каны с хатой и подельником, послав ему цинк, что на время делаю ноги за бугор.
Ксива моя была выправлена, и в первых числах марта, вечером мы уже садились с Ларисой в один из комфортабельных вагонов «Красной стрелы», чтобы на время покинуть Первопрестольную, а на следующее утро уже прибыли в Северную столицу.
Здесь мы поселились в отеле «Астория» и стали ждать дня отплытия. Паром должен был отчалить через несколько дней, и у нас было время побродить по магазинам и настроиться на минорный лад. Точнее, настраиваться нужно было мне, — Лариса была само спокойствие. Это и немудрено, ведь она и в те времена, когда между нашей страной и окружающим миром висел «железный занавес», разъезжала по разным курортам и городам Европы, я же в то время находился либо в тюрьме, либо, как волк, рыскал в поисках добычи.
О какой загранице могла тогда идти речь? Разве что, лежа на нарах в разных тюрьмах и пересылках нашей необъятной страны, мы с братвой мечтали о посещении тех розовых стран, где нет ГУЛАГа и псов-легавых, где за воровство дают лишь шесть месяцев исправительных работ… Но все эти мечты были до такой степени призрачны, что даже в самом бархатном сне я не мог увидеть тогда того, что теперь постепенно являлось предо мной в реальности. Так что, безусловно, мы с Ларисой были в разных «весовых категориях», но при этом она вела себя деликатно и предупредительно-вежливо, как и подобает истинной леди, ни в чем не ущемляя моего самолюбия.
На горизонте не было ни одной тучи, все было непривычно тихо и спокойно. «Ну и жизнь, ну и судьба, — восклицал я порою вслух, — это надо же! Иди знай, где найдешь, где потеряешь. То с корабля на бал, то с бала на корабль, пока разберешься, что к чему, и жизнь пролетит, как на экране!» Лариса всегда посмеивалась над моей откровенной наивностью.
— Ну что ты, Заур, это же простая закономерность, как и все, что происходит в этом мире. Сколько можно страдать-то, милый? Вот Господь и решил сделать тебе небольшой подарок.
При этом она нежно прижималась ко мне, ласкаясь и мурлыча, как кошка. «Ну что ж, — внутренне соглашался я, — поживем — увидим, как дальше карты лягут».
Глава 21
В один из холодных мартовских дней, пугая туман ревом сирены, не спеша, разваливая носом холодные воды Невы, морской паром «Анна Каренина», отдав швартовые, отчалил от родного берега. Впереди было Балтийское море и полная неизвестность.
На таком красавце корабле я был впервые, поэтому, наспех устроившись в каюте, мы с Ларисой решили перед ужином совершить небольшую экскурсию. На верхней палубе дул довольно-таки холодный северный ветер. Укутавшись в норковое манто, обхватив мою руку своими и прижавшись к ней всем телом, Лариса наслаждалась обществом, которое выбрала сама. Закрыв глаза от блаженства, иногда нежно поглаживая меня по щеке, она целовала меня в губы, так, что я пьянел и млел.
Мы стояли на юте этого белого красавца парома, любовались необъятным простором, меняющим краски перед закатом: море из зеленовато-голубого превращалось в резко-синее; бледное, чистое небо загоралось ярким предвечерним заревом. Серебристые легкие волны ластились к борту.
Единственное, что меня удручало в тот момент, за что я был зол на себя, так это за то, что от волнения не смог рассчитать обычного хода легавых единственной пешкой. У меня было очень много денег, и, если бы я знал, что вместо капитального шмона менты проведут формальную проверку по верхам, разве я оставил бы их все в Союзе? Эта мысль, как червь, застряла в моей голове и не давала мне покоя.
Если бы она только знала, о чем я думаю! Когда я представил это, мне даже стало как-то не по себе. «Ну да ладно, — решил я, — первый блин комом. Впредь будем прозорливее и умнее».
Мы сидели в зале ресторана, слушая по радио какую-то веселую музыку. Я наслаждался обществом милой и изящной женщины, которая сидела напротив, и пил водку, закусывая бутербродами с черной икрой. О чем я думал тогда? Да ни о чем. Просто наслаждался невольно подвернувшимся фартом, вот и все. Я не привык задумываться о завтрашнем дне, либо исключительно полагаясь на милость удачи, либо ожидая очередной пакости от злого рока. Ко всему в жизни я всегда был одинаково готов, знал, как нужно поступить в том или ином случае, и никогда не падал духом. В общем, меня уже трудно было чем-то удивить, ну разве что на несколько минут.
