Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

Жаль деревьев в цвету. Я стоял с раскрытым зонтом над персиковым деревцем, которое посадили лишь месяц назад. Не могу понять, продолжают ли опадать на землю лепестки цветов миндаля, или снежные хлопья. Вижу, что моя жена принялась накрывать все тюльпаны страницами старых газет. Когда мы сели у камина, спрашивает меня — могут ли страшные известия о войнах, происходящих в мире, о которых напечатано в газетах, повредить цветам. Не дожидаясь ответа, бежит в сад, чтобы сорвать с них эти страницы. В темноте ночи грустно говорит мне: «Я постоянно вижу березовую рощу и собаку, гоняющуюся за бабочками. Это было в детстве, и моя мама, молодая, смеялась на краю рощи». Я попросил, чтобы на террассе сгребли снег перед стеклянной дверью моей студии. Пирамида из снега высотой в два метра. Несколько дней часами смотрю на нее вместе с придворными дамами, описанными великой Сей Шонагон. Иногда они были со мной, но чаще я был с ними и с принцессой Тейши, которая в тысячном году повелела сделать пирамиду из снега в парке прилегающего сада императорского дворца. Сегодня в направлении Уфулиано я открыл одно из многих «окаменевших русл» реки Мареккьи. Быть может, миллионы лет назад часть Монтефельтро[9]поднялась, оставив навсегда долину. Теперь слой камней и сухая грязь служат берегами канавы и держат корни кустов. Мы заметили, что камни, плоские, как камбала, указывают своим более острым концом на Сан-Марино. Понятно, что это было направление течения реки до того, как началось огромное перемещение земляных пластов. Действительно, камни всегда указывают движение потока.

Снег идет и ложится на листья

и на перья летящих птиц.

Они в стекла стучат, у-

даряясь, чтоб о чем-то спросить.

В доме мебель скрипит,

словно семечки щелкает кто-то.

АПРЕЛЬ

Сладкий сон фантазии

4

ЧЕТВЕРГ

Сегодня утром я увидел море разлитого в воздухе дымного тумана, который поднимался и закрывал собой миндаль в саду. Я вышел, и все уже спряталось под этой влажной ватной пеленой. Джанни пришел за мной, чтобы отвезти выше в горы, где нет тумана и куда, как он думает, доходят иногда порывы африканского ветра. Медленно поднимаемся на машине по дороге, ведущей в Миратойо, пока наконец мир полностью не открылся глазам. Поднимаемся все выше, чтобы добраться до Палаццаччо — группа покинутых домов. Останавливаемся и усаживаемся на лежащие глыбами серые камни. И сразу же нас окутывает теплый ласковый воздух. Джанни указывает мне на расщелину, которая разделяет надвое гору. «Оттуда приходит африканский ветер», — говорит он со сдерживаемым восторгом. Тогда и я начинаю наслаждаться усталым ветром, которым дышал Ганнибал. После обеда я стал смотреть на дверь, которая удерживала еще на своем старом изъеденном дереве изумрудную кору краски, блестевшей от влажности. Эти слои оставшегося цвета рассказывают тебе об их путешествии во времени. Я вспомнил старую дверь в Сеговье. Мы поднимались по дороге, идущей от дворца арабского стиля к центру, и на полпути я увидел дверцу в стене, которая ограничивала маленький огород. Прямоугольник старого дерева, иссеченного дождями и опаленного обжигающим солнцем Испании, которое полирует черные и волосатые спины быков и печатает тени дубов по всей Эстремадуре. Я погладил глазами морщины этого дерева и ржавые жестянки заплат, закрывающие щели. Слышал откровения крестьянских слов и старых рук, которые открывали и закрывали эту шаткую защиту огородов. Я был рядом с моими дедами, которые оставляли за домом длинные палки, тяпки и грабли, отполированные трудом рук. Я понял, что восхищение перед блеском архитектурных сооружений в Сеговье было лишь данью тому, что мне не принадлежало. За ними не было того заряда прямого наследства, как у этой бедной двери.

В воронках теплых воздуха,

Свернувшись, спят коты,

Уйдя из дома.

И в солнечной пыли

Я слышу иногда,

Как чей-то голос,

Идущую с ведром воды

Девчонку окликает.

19

ПЯТНИЦА

Приехал Борис Заборов, замечательный русский художник, который вот уже пятнадцать лет живет в Париже с женой. Много старых фотографий хранится в архиве его памяти. Руки, застывшие на коленях, или локоть, облокотившийся о столик, на котором вечная вазочка с цветами. Время отложило свой след на людях и на их мечтательных взглядах в воздухе, который сделался запыленным от времени и старой печати. Желтоватая вуаль, почти прозрачная, приглашает тебя приподнять ее твоим воображением для того, чтобы помочь дотронуться реально до этих присутствий и ушедших далеких миров. Когда я впервые увидел мастерскую Заборова в центре Парижа, на секунду подумал, что возвратился в Москву. Борис работал над большим полотном, на котором была изображена девочка, сидящая верхом на своей старой собаке. В этом воздухе, где нагромождение предметов дышало пылью, двигалась лишь рука Заборова, ведущая кисть. Тем временем во дворике перед мастерской огромный конский каштан был усыпан птицами, которых художник защищал от рыжего кота, появлявшегося иногда наверху, на крыше.

21

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Со вчерашнего вечера у меня болит правый локоть и чешется, когда облокачиваюсь им на деревянную ручку кресла. В полдень я наконец снял пиджак и закатал рукав рубашки, чтобы посмотреть на локоть. Обнаружил, что одна из моих многочисленных родинок начала отрываться. Я знал, что нужно быть очень осторожным с родинками. Позвонил доктору, но не застал его. Пришел столяр, я и ему показал черную выпуклость. Он тут же сказал, что это был клещ. И он мне вытащил его пинцетом, который использует моя жена, чтобы привести в порядок брови.

22

ПОНЕДЕЛЬНИК

Я посетил несколько старых церквей. И заинтересовался исповедальнями. Часто похожи они на маленькие ширмы с прямоугольным отверстием, закрытым поржавевшей жестянкой с проделанными в ней дырочками, через которые проникают маленькие бедные грехи. Однажды по полудню я долго сидел на скамейке, которую использовал священник, чтобы выслушивать исповеди. Было это в капелле, покинутой более полувека назад. Передо мной алтарь с деревянными подсвечниками, окутанными паутиной. Лестницы и стремянки, и прочие инструменты крестьянской работы, прислоненные к обветшалым стенам. На земле зеленоватая грязь — куриный помет с плесенью. Жестяная пластинка исповедальни, прикрепленная к стене, оказывалась подвешенной между исповедником и грешником. Этот дырявый жестяной прямоугольник был у меня перед глазами. Я видел часть церквушки через дырочки, полные света. Мне захотелось приложить ухо к этой старой решетке, надеясь, что до меня донесется один из этих бедных голосов, быть может, оставшийся подвешенным в этом воздухе. В какой-то момент мне показалось, что я услышал чей-то