Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов
Мать, поставив на скамейку ногу, подвязывает оборвавшуюся лапотную веревку.
-- Кабы достатки,-- говорит она, вытирая нос,-- весной бы рубля по три шла, а то по два с четью ухайдакали.
Отец лезет под лавку за бруском -- ножик поточить, а Шавров вздыхает:
-- Ишь ты, уж прода-али?.. Знамо дело -- весна цену надбавляет... Жалко, что поторопились, очень жалко...
-- Разве с ними сговоришь? -- кричит отец, сидя на корточках.-- Прода-ай, старик! Прода-ай, старик!.. Вороны!.. Я им: погодите, бабы, вот Созонт Максимович приедет -- разговор у нас с ним был, а они, дубье: по-одати, Христово рождество-о!.. Черти драные!..
Мать удивленно смотрит на отца, будто собираясь сказать: "Что ж ты брешешь, старый дьявол?" -- но молчит; сестра моет чашки, я играю с дымчатым котенком Фролкой.
-- Значит, та-ак,-- гладит бороду Шавров,-- поторопились малость; я бы много больше дал... Ну, что же делать? Сами виноваты... Ишь ты -- котенок-то какой веселый! -- оборачивается он ко мне.-- Поцарапал, поди, руки-то?
-- Нет, он легонько,-- отвечаю я,-- он -- умный...
Созонт Максимович оправляет подпояску, пристально разглядывает меня со всех сторон и, потягиваясь, говорит:
-- Слушай-ка, Лаврентьич, у тебя мальчонка-то никак пустопорожний, а? Отдай-ка, братец, в пастушонки, правое слово!.. Денег-то, чай, в доме мало -- самому нужны, а я в цене не обижу...
Отец смотрит на меня и на сестру, которая пыхтит у самовара, стучит пальцами о стол и говорит раздумчиво:
-- Денег, Созонушка, если по правде -- совсем нету ни гроша.
Оглядев всех нас поочередно, он конфузливо смеется.
-- То-то вот и дело,-- разводит руками гость.
За столом, во время чая, Созонт Максимович еще раз осмотрел меня, велел подняться, потом вымолвил:
-- Тринадцать цариков, хозяйские лапти, к троице -- новый картуз, служить до покрова, до белых мух...
Отец вздохнул:
-- Уж, видно, тому делу быть.
Распили магарыч, помолились богу, ударили по рукам. Созонт Максимович уехал восвояси.
А через неделю мать уложила мне в мешок две смены рубах, суконные онучи, гребешок и шарф, надела новый крест, дала теплые варежки и, благословив, заплакала.
-- Слушайся, детенычек, хозяина, не озоруй,-- причитала она.-- С этаких-то пор в чужие лю-юди!..
Дом Шавровых самый видный. С середины деревушки, на широкой прямой улице, желтеют новые ворота, узкое крыльцо с лохматым ковылем, красные оконные наличники и просмоленная тесовая крыша. Через дорогу, около сарая,-- кирпичная лавка под железом: "Торговлья мелкого и крупного товару", у крыльца -- колодец с журавлем, левее -- маслобойня.
В просторных сенях с потолком и деревянным полом нас встретила краснощекая сноха Созонта Максимовита -- солдатка Павла. В руках у нее глиняная чашка рыбьего студня, под мышкою -- хрен. Скрипя полусапожками на медных подковках, она через плечо сказала, оглядев нас:
-- Подождите на крыльце: мы обедаем.
-- Кто там, Павленька? -- спросил из теплушки Созонт Максимович.
-- Не знаю,-- дернула баба головою.-- Какой-то чужедеревенский мужик с мальчишкой.
-- Это мы, Максимыч, мы-ы,-- отозвался отец, снимая в дверях шапку.-- Пастуха тебе привез -- Ванюшку! -- и полез за бабой в избу.-- Что ж ты стал, пойдем! -- обернулся он ко мне.-- Пригладь волосья-то...
Изба светлая, чистая, в два больших окна, с дерюжными половиками от дверей, по-белому. В задней стене -- полустеклянная дверь в горницу, у печки шкафик для посуды, в углу -- деревянная кровать под одеялом из разных лоскутков, на косяке в проволочной клетке -- пара веселых перепелов, а на шестке, у блюдечка с водою, сизый ручной голубь.
За широким крашеным столом под образами -- сам Созонт Максимович, рядом с ним -- брат Федор, по прозванию Тырин, длинношеий щипаный журавль, за Федором -- Гавриловна, жена Созонта; на конике -- бабушка Федосья Китовна в повойнике, слюнявый полоумный Влас, меньшой хозяйский сын, жена его Варвара и солдатка Павла; на скамейке девка Любка, два работника и нищий.
-- Пастуха-а привел? -- поет хозяин, глядя на сноху.-- Ла-адио, погляди-им... Садись обедать с нами... Павла, принеси им ложечки.
У всех веселые лица, хлеб -- как пшеничный, соленая рыба с квасом -- век бы ел. Большие начали разговаривать о конопляном масле, а я поспешно цеплял квас.
-- Ешь ты, парень, за двоих, до поту,-- пошутил Созонт Максимович, следя за мной. -- Поглядим, какой будешь работничек.
Отец незаметно наступил мне на ногу и, конфузливо смеясь, ответил:
-- С первачка-то всегда так... Еда у вас уж очень скусная!
-- Поработавши как следует,-- добавил Шавров.
Мужики расхохотались. Я потупился.
-- Что ты оговариваешь? -- сказала Китовна.-- Заржали, демоны! Накорми вперед, тогда спроси и работу... Ешь, милый, не гляди на дураков,-- обратилась бабушка ко мне и подложила новый ломоть хлеба.-- Тебе годов двенадцать будет?
-- Четырнадцатый.
-- Мелкова-ат,-- покачала головой старуха.-- Ну, да ничего, поправишься, бог даст... Ты ешь получше, не гляди на дураков.
После обеда Созонт Максимович, подведя меня к дверям в горницу, ткнул пальцем:
-- Видишь?
В горнице стояли кованые сундуки под ковриками, на окнах, как у попа, кисейные занавески, вдоль стены -- в ряд гладко тесанные березовые стулья, на двух маленьких столах -- голубые скатерти с разводами, в переднем углу, сплошь заставленном угрюмыми иконами, тяжелые старинные лампадки на медных цепях с неугасимой посредине. Пахло ладаном.
-- Чисто в церкви,-- сказал я.
-- Ходить тебе сюда нельзя, понял? -- проговорил Шавров.-- В чулан тоже не смей,-- ткнул он пальцем, где чулан.-- И в лавку не смей... Не послушаешься, отстегаю хворостиной и пошлю домой, к отцу. Ступай теперь с Любашкою поить коров.
Пока не стаял снег, я помогал по дому. Утром бегал за водой на самовар, чистил сени и крыльцо, задавал скотине корм, вил поводья к пашне, резал хворост. С первых же дней меня -- не знаю почему -- невзлюбила Павла. Гладкая, задорная, самолюбивая, она с утра до вечера хохотала на всю улицу со свекром, Созонт Максимычем, или с работниками, а стоило мне ненароком подвернуться, как она сжимала плотно губы, хмурилась и норовила поймать за щеку или за ухо. Сначала
