Герой со станции Фридрихштрассе - Максим Лео
— Ну не преувеличивай, Гаральд, ты же знаешь, как бывает. Скорее всего, с тобой это решение никак не связано. Я тебе не говорил, потому как скромность мне не позволяет хвалиться, но я сделал все, чтобы продвинуть твою кандидатуру. Изначально канцелярия хотела, чтобы речь произиосила женщина.
— Женщина?
— Да. Они считают, что мягкую, ненасильствен ную революцию, идущую из людских сердец, лучше представит именно женщина.
— С каких это пор наша революция вышла из сердец? У нас были конкретные цели…
— Я знаю, Гаральд, я то же самое им сказал, но в наше время много внимания уделяется гендерному вопросу, мол, не все же мужчинам быть в первых рядах.
— Назови-ка мне хоть одну женщину, сыгравшую роль в то время. Ты не вспомнишь ни одной, кроме, возможно, Бербель Болей, да и та больше раздражала. Поверь, если бы тогда наша революция была женской, она бы вообще не осуществилась!
— Я-то с тобой согласен, но сегодня подобные мысли лучше не озвучивать.
— Прямо как раньше, тогда тоже о многом приходилось молчать, — прошипел Вишневский. — Мне иногда кажется, что все возвращается, все эти запреты на другое мнение. Зачем мы тогда выходили на улицу? За свободу думать и говорить, о чем хочется!
— Именно так. Но скажи, Гаральд, кто же теперь будет произносить речь?
— Тот олух из видеотеки, который направил поезд на запад. Они только-только о нем узнали и считают крутым, он ведь такой незаезженный, такой интересный…
— Да-да, читал о нем на днях. Интересная исто-риядо есть, не пойми меня неправильно, твоя история не менее интересна, но…
— Но ты ее уже слышал, знаю!
— Гаральд, ну не сердись, я тоже считаю, что это безобразие — так с тобой поступить. В конце концов, это же я тебя рекомендовал. И я обещаю разобраться. А что говорят остальные? Кто-нибудь знаком с этим, как там его зовут?
— Михаэль Хартунг. И никто никогда о нем не слышал. Похоже, сам он не хотел публичности, но его откопал один журналист из «Факта». И этот человек получил больше внимания прессы, чем все правозащитники, вместе взятые, за последние десять лет. Все потому, что он действовал ради любви, представляешь? Как в каком-то дешевом романчике!
— Любовь и алчность, — сказал Рёсляйн.
— Что?
— Главные движущие силы человечества. Ваша революция ведь тоже не исключение. Или ты всерьез думаешь, что подавляющее большинство твоих дорогих соотечественников боролось за свободу? Они хотели «левайсы» и «Опель-Корсу».
— У нас в мирном кружке…
— Знаю, у вас были другие цели. Но сколько людей вас поддерживало, мы увидели на первых свободных выборах в Народную палату. Сколько вы там набрали? Две целых девять десятых процента?
Вишневский растерянно молчал.
— Хольгер, можем ли мы с этим что-то сделать? Если так и дальше пойдет, скоро от нашей прекрасной культуры памяти ничего не останется.
Рёсляйн задумался. Конечно, Вишневский был прав. Странно, что какой-то тип, о котором никто раньше не слышал, в одночасье стал лицом восточногерманского сопротивления. С точки зрения политики памяти, этот герой возник в крайне неудачное время, размышлял Рёсляйн, который столько лет помогал последовательно выстраивать исторический образ ГДР. Конечно, этот образ не был идеальным, всегда находилось что подправить. Рёсляйна также не раз критиковали за то, что этот образ чересчур схематичный. Однако он был убежден, что чем проще и однозначнее картина прошлого, тем легче ее донести до сознания. Что толку людям от истории, которая стала настолько сложной, что они едва ли могут ее понять. Главное-то в любом случае — мораль, которую они извлекут. Какой урок вынесут из развала преступной системы. Больше никакого коммунизма! Вот и все, что люди должны уяснить.
Как дипломированный историк Рёсляйн ясно понимал, что наличие хорошего героя облегчает донесение истории. Но такой герой должен созреть, ему необходима достаточная доля харизмы и, что самое главное, по-настоящему хорошая история. У поляков был работник судоверфи Лех Валенса, у чехов — писатель Вацлав Гавел. У восточных немцев не было никого. А если и появлялся кто-то, кто мог бы стать героем восточногерманской революции, вскоре находили его досье Штази.
С годами Рёсляйн пришел к выводу, что восточные немцы не обладали талантом к героизму. Они были слишком скромны, слишком наивны и честны. Им просто не хватало амбиций, нарциссизма и легкости. Восточногерманские революционеры были коллективистами, предпочитали совещания и не доверяли индивидуалистам.
Нда, думал Рёсляйн, одно вытекает из другого. Совершенно логично, что без убедительного героя будут сложности даже с ключевыми историческими моментами. Всем знаком образ красноречивого Дантона, призывавшего к штурму парижской Бастилии. Всем знакомо изображение Ленина перед только что взятым Зимним дворцом в Петербурге, когда выстрел крейсера «Аврора» возвестил начало русской революции. И, конечно, всем известна фотография Фиделя Кастро и Че Гевары в джунглях, сразу после того, как они достигли кубинского побережья на яхте под названием «Гранма».
Единственным историческим восточногерманским соло осени 1989 года, которое приходило на ум Рёсляйну, была пресс-конференция, на которой Гюнтер Шабовски в сером костюме робко пробормотал себе под нос: «Насколько мне известно — сейчас, безотлагательно». При этом Шабовски не был революционером и не понимал, что делает. И уж точно Шабовски не был героем.
Такой вопиющий дефицит восточногерманских героев и героических историй, естественно, дал дорогу всяким проходимцам, взять хотя бы этого появившегося из ниоткуда владельца видеотеки с его, надо признать, весьма неплохой историей любви. Больше всего Хольгера Рёсляйна раздражал тот факт, что при всей своей компетенции он упустил такого героя. Могли вообще быть героем кто-то, кого он не знал?
Рёсляйн смотрел на сидевшего перед ним Вишневского, бородатого и такого жалкого. И хотя он всегда поощрял Вишневского и даже симпатизировал ему, в эту минуту почувствовал глубокое презрение к этому человеку. С такими конкурентами, думал Рёсляйн, неудивительно, что этот Хартунг пробился вперед.
— Не волнуйся, Гаральд, я внимательно изучу этого Хартунга. Ты же знаешь, на всех можно что-нибудь найти.
— Спасибо, я знал, что могу на тебя положиться.
После ухода Вишневского Хольгер еще какое-то время просидел неподвижно. Подумывал о том, чтобы досмотреть видео Ивонн Каттерфельд до конца, но настроение уже было не то. Он решил отправиться в архив — проснулся охотничий азарт.
15
Они договорились встретиться у главного входа. Там, где Фридрихштрассе исчезала под мостом городской железной дороги, где в темноте эхом отдавался грохот трамваев и гул проезжающих машин. Где все немного напоминало
