Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева
Она с наслаждением затянулась.
– А чёрная женщина? – спросила я.
Ритка одёрнула меня:
– Подожди, не дошли ещё.
– Да, не дошли. Это только зачин был, чтоб понятнее стало, как я оказалась в тех местах, куда чёрная женщина пришла. Ну, вот. После ранения меня демобилизовали. Врачи сказали, что детей иметь я никогда не буду. С этим и вернулась на Север к родителям, поначалу ничего им об этом не рассказав. Радости их не было конца. Вечером сели чай пить, и я призналась матери, что внуков не будет. Думала, заплачет, а она только рукой махнула – мало ли что врачи говорят, они знают только то, что выучили. Погоди ещё, забеременеешь, Бог даст. Ну и, как видите, права оказалась. После войны Жанночка родилась, а потом и Ритка, как подарок, появилась. Ну, вот. В посёлке нашу семью хорошо знали и любили и сразу с работой помогли. Устроилась я на выдаче продовольственных карточек. Работа ответственная, тяжёлая. Всякий раз смотреть, как голодные люди в очереди стоят, ждут карточек, не большая радость, скажу я вам. На Севере с едой всегда тяжко было, а тут ещё война. Как-то пришла я домой совершенно изнеможённая. Еле чай допила. Рухнула на койку и провалилась. И снится мне сон. Приходит ко мне женщина, вся в чёрном, смотрит так пристально в глаза мне, словно гипнотизирует. Я спрашиваю, что ей надо. А она отвечает, что карточки, мол, продуктовые у неё украли, детям есть нечего, и просит меня дать новые карточки, которые ей положены только в следующем месяце. Не просит даже, а как будто внушает мне. И говорит при этом: «Никого не слушай, меня слушай. Только меня. Если кто захочет тебе помешать, гони его прочь. А я обещаю тебе, что в следующем месяце не приду и никаких неприятностей у тебя не будет. Вот возьми это в залог нашего договора. – И вытаскивает монету. – Бери! Она будет напоминанием о слове, которое я тебе дала». И я проснулась. Сердце колотится, жутко стало, будто всё на самом деле произошло. Тут мама увидала, что я сама не своя. «Что с тобой, – спрашивает, – не заболела ли» Я воды попросила, села на кровать и рассказала весь сон в деталях. Мать перепугалась, стала меня умолять, чтобы я в тот день на работу не ходила. «Этот сон вещий, – говорит. – Сиди дома, не ходи никуда». Чуть ли не дверь собой загораживает. Тут во мне упрямство взыграло, словно кто-то на пружину какую-то нажал. Я вскочила с постели, собралась быстро и к выходу направилась. А что вы хотите? Молодая была, фронтовичка притом. А мама, как сейчас помню, хвать меня за руку, силой к столу усадила, сама напротив села и говорит: «Иди, коли решила, но помни одно – что бы там ни было, кто бы и как тебя ни упрашивал, не смей выдавать повторно карточки никому. Слышишь? Не смей. Никому. Заклинаю тебя». Страшно так сказала, сильно – за-кли-на-ю. До сих пор звучит у меня это её за-кли-на-ю. И не зря заклинала: за повторную выдачу карточки могли ведь и посадить или вообще отдать под трибунал. Так я и пошла на работу с её заклятием в ушах. День прошёл как обычно – люди, выдача, дети под окнами галдели. Никаких происшествий не было. «Ну, вот и всё, закончился этот треклятый день», – сказала я себе, когда все стали расходиться по домам. Дождалась, пока все выйдут – у меня ключи от офиса, по уставу должна была дождаться, чтоб никого не было, – закрыла ставни, взяла ключи, и тут… В дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, толкнули её. На пороге появилась женщина.
Она была одета в чёрное, точь-в-точь как в том сне. У меня ноги подкосились. Вот-вот сознание потеряю. А она словно учуяла моё состояние – дверь за собой закрыла и впилась в меня взглядом. Ведь точно знала о моём сне! Стоим и смотрим друг на друга. Я даже впала в какое-то оцепенение от её взгляда. Не могу ни рукой пошевельнуть, ни шагу ступить. Наконец она начала приглушённым голосом: «У меня украли карточки. Дети мои голодают, плачут, есть просят. У нас в доме ничего нет. Ни крошки. Выпиши мне карточки, а я обещаю тебе, что не приду повторно просить их в следующем месяце. На, возьми, это будет тебе залогом моего обещания». И протягивает мне монету. Вот эту. – Тётя Ганна достаёт из кармана коробочку и открывает её. – Это та самая монета. Я всегда держу её при себе.
Я ахнула. Ритка внимательно, даже с каким-то удовольствием наблюдает за моей реакцией. Небось сто раз уже слышала эту историю и хочет посмотреть, произведёт ли она и на меня такое же впечатление.
Монета старая, истёртая, не монета, а целая жизнь. Я беру её в руки и внимательно рассматриваю.
– А потом что? – спрашиваю.
– Ну, выписала я ей карточки и после этого никогда её больше не встречала. Вот такая история, девочки. Ну, я пошла спать, – говорит тётя Ганна, забирая монету и закрывая коробочку.
На языке вертятся вопросы, хочется узнать, как баба Геня отреагировала на эту историю, когда дочь заявилась домой с монетой, но тётя Ганна уже ушла.
– Ну и ну! – только и говорю.
Мы сидим на ступеньках и смотрим, как звёзды слетают с катушек.
Ритка достаёт из кармана сигарету из купленной тайком от матери пачки «Родопи», затягивается и становится похожей на тётю Ганну.
– Ритка, что ты думаешь об этой истории?
Она, щурясь, выдувает дым в звёзды и молчит.
– Ну, скажи! Как она могла твоей маме во сне явиться? Что это было? Как ты думаешь, а?
Я почти уверена, что Ритке открыто такое, что словами нельзя выразить. Словами можно только историю рассказать, а вот то, что в ней кроется… В этом разница между мной и Риткой: я всегда хочу постичь всё словами, а Ритка знает, как вслушиваться в неизречённое. Она вслушивается и вслушивается, дымя сигаретой, пока я стараюсь переварить всё, что тётя Ганна рассказала.
Поднимается тёплый ветер с моря. Впереди бархатный сезон, ещё кусочек лета. Нет, конечно, оно у нас не последнее. Просто оно переломное. После него будет какое-то совершенно другое лето, которое больше не приведёт нас в школьный двор, не соберёт, как прежде, в классе. Оно захлопнет перед нами двери школы, разлучит со всем, что казалось навеки, и связь между настоящим и будущим порвётся, как тот провод, который тёте Ганне всё-таки удалось соединить.
Резко, почти ностальгически накатывает воспоминание о прошлом лете. Нет, не о чём-то конкретном, а о том общем ощущении лёгкости и безмятежности, когда впереди был девятый класс и вся большая школьная жизнь ещё не казалась усечённой до одного года. Хоть бы на несколько часов вернуть то ощущение!
Сигарета докурена.
– Ну, всё, спать, – говорит Ритка. – Завтра прямо с утра к морю.
– Может, пойдём на старое место? – спрашиваю, вспоминая о мальчике.
– Зачем?
– Так просто. Жаль мальчишку. Будет ведь нас искать.
– Может, и будет…
Понимаю, что Ритка уже всё решила. Ну что ж, завтра пойдём на новое место, раз так.
Аллея славы
Ноябрь погодой не баловал. Ветрено, пасмурно, зуб на зуб не попадал. Серые мешки облаков грозили просочиться дождём, но ветра отгоняли их и насылали туман и изморось на город.
У памятника Неизвестному матросу промозглость была особо ощутима – 21-метровый обелиск возвели на краю обрыва над морем, где беспрестанно кружили ветра.
Парк помрачнел. Голые ветки облетевших деревьев только усиливали ощущение бесприютности озябшей природы в ожидании ещё далёких новогодних радостей.
В один из таких дней перед началом уроков в класс вошла завуч и сообщила, что группа
