Вера - Элизабет фон Арним

– Полагаю, – сказала она как можно мягче и встала, – что сейчас вы бы хотели остаться наедине.

И направилась к двери.

Там она помедлила и, повернувшись, произнесла тихо, как бы с раскаянием:

– Если Люси захочет поехать в «Ивы», я… Я, безусловно, приму ваше любезное приглашение и буду ее сопровождать. Пусть она решает.

И вышла.

– Ну, значит, все в порядке, – и Уимисс с облегчением вздохнул и широко улыбнулся Люси: – Приди, моя малышка, приди к своему Эверарду, и мы все уладим. Господи, как же она умеет все портить, эта женщина!

И он заключил ее в объятия.

XII

Однако Рождество они все-таки встретили на Итон-террас, и потом еще полмесяца доедали индеек и пудинги Уимисса.

Это было не очень радостное Рождество, потому что Уимисс не скрывал своего огромного разочарования, мисс Энтуисл вела себя так, как ведут себя те, кто добился желаемого, но все пытается извиниться за это, а Люси, которая страшилась «Ив» даже больше, чем тетушка, не раз пожалела, что они все же туда не поехали. В конце концов, так было бы проще и куда менее болезненно, чем видеть разочарование Уимисса; и в то же время она чувствовала, что ей трудно вынести празднества, и уж тем более она их не вынесла бы, если бы Эверард устроил празднества в том доме.

– Но это нездорово! – заявил он, когда она в ответ на его расспросы все-таки рассказала ему, что не смогла поехать, потому что Вера погибла там так ужасно, после чего, держа ее в объятиях, пояснил, как это глупо, иметь такие нездоровые идеи, и что его малышка, которая выходит замуж за здорового, разумного человека, а Господь знает, каких трудов ему стоило сохранить здоровый разум – тут она прижалась к нему еще теснее, – тоже должна придерживаться разумных и здоровых взглядов.

Потому что, если она не может что-то делать, потому что это напоминает ей о грустном, или поехать куда-то, потому что там когда-то кто-то умер, она может сделать и свою, и его жизнь весьма несчастливой.

– О, Эверард… – только и смогла ответить она, крепко в него вцепившись, и при мысли, что она способна сделать его жизнь несчастливой, жизнь того, кто уже прошел через ужасающие несчастья, сердце ее глухо забилось.

Его малышка должна понимать, продолжал он серьезным тоном – к такому голосу он прибегал, когда говорил ей о чем-то важном, это был голос не милого друга, а солидного человека, которого она обожала, человека, в которого была влюблена, в чьих объятиях пряталась от всех забот, – его малышка должна понимать, что мест, где бы кто-то когда-то не умер, просто не бывает. Ни одного жилища, ни одного дома, за исключением совсем уж новеньких…

– Да-да, я понимаю, но… – попыталась прервать его Люси.

А «Ивы» – это его дом, о котором он всегда мечтал и который, в результате тяжких трудов, смог наконец-то снять, причем на такой долгий срок, что его практически можно считать собственным, в последние десять лет он его постоянно обновлял и совершенствовал, и там нет ни кирпичика, ни деревца, которые бы он обошел своим вниманием, можно сказать, он с ними со всеми лично знаком, и все эти месяцы он только и думал о том, как покажет этот дом ей, дорогой будущей хозяйке.

– О, Эверард, да, я только, ты пойми… – пролепетала Люси, прижимаясь щекой к его щеке, – просто пока еще… ну не на праздники… пожалуйста… Я не буду все воспринимать так болезненно… Обещаю, я не буду относиться нездорово… Но… Пожалуйста…

Но только она уже собралась было сдаться, не из-за его аргументов, а потому что была не в состоянии вынести его разочарование, мисс Энтуисл, уверенная, что Люси все-таки боится Рождества в «Ивах», вдруг вновь обрела твердость и объявила, что на Рождество они останутся на Итон-террас.

Так что Уимисс был вынужден подчиниться. Ощущения были для него настолько новыми, что преодолеть их он никак не мог. Как только он убедился в том, что его Рождество было, как он выразился, окончательно испорчено, он перестал об этом говорить и сделался очень молчаливым. Правда, Люси он заявил, что тот факт, что его малышка до такой степени подвержена влиянию тетушки, крайне его опечалил. Люси же, в надежде его хоть как-то развеять его печали, ответила, что это – лишнее доказательство того, до какой степени она готова подчиняться тому, с кем ей довелось проживать под одной крышейю. «И скоро вся моя покорность достанется тебе», – смеясь, пообещала она.

Но он отказывался улыбаться. Лишь молча покачал головой и принялся набивать трубку. Слишком он был разочарован. К тому же его покоробило выражение «с кем довелось проживать». Было в этом нечто слишком легкомысленное. С супругом не «доводится проживать» – в такой трактовке есть какой-то неприятный подтекст.

Каждый год в апреле Уимисс отмечал свой день рождения – в отличие от многих других, которые с возрастом перестали считать такую дату праздничной. Рождество и день рождения были для него двумя главными праздниками года, и он всегда проводил их в «Ивах». Он, вопреки календарю, считал свой день рождения, 4 апреля, первым днем весны, в каковом мнении его поддерживало появление на берегах реки первых желтеньких цветочков. Если цветочки появлялись до его дня рождения, он просто их не замечал, как будто их и не было, да и потом не обращал на них никакого внимания, поскольку вообще был не из тех, кто любуется цветами, но его садовник давно уже следовал приказу ранним утром этого знаменательного дня собирать букет и ставить на стол, чтобы, когда хозяин спустится к праздничному завтраку, его приветствовали сияющие желтые мордашки. Спустившись, он при виде их традиционно провозглашал: «Вот и наступил наш день рождения – мой и весны», а супруга – до недавних пор это была Вера, но скоро ею будет Люси – целовала его и поздравляла. Таков был ритуал, и когда как-то раз весна выдалась слишком холодной и желтые цветы, как ни рыскал в их поисках усердный садовник, не расцвели ни на реке, ни на болотах, весь праздник был испорчен. Он не мог, спустившись, объявить при виде их «Вот и наступил наш день рождения – мой и весны», а супруга – тогда это еще была Вера – не могла без этой ключевой фразы поцеловать его и поздравить. Она настолько привыкла к сигнальной фразе,