Панас Мирный - Гулящая
- А может, ромку напоследок? У меня хороший ромок - у немца брал.
- Не терплю я этих заграничных штучек. От них только в животе урчит да голова трещит. Нет лучше пития, как родная горелочка! Чем больше пьешь, тем кажется вкусней! верно? - крикнул он, хлопнув Колесника по плечу.
- Правда ваша. Ромок к чаю - расчудесное дело.
- Вот-вот! А так, голая - горелочка! Хватил рюмашечку - и готово! Дерзай, чадо! - крикнул он, опрокидывая рюмку, и поторопился за батюшкой, который уже стоял на крыльце, дожидался.
- О, дай вам бог счастья! - смеялся Колесник.
Вслед за дьяконом вышли хозяин с хозяйкой, а за ними кое-кто из гостей.
- Пропустите! пропустите! - шамкал беззубым ртом дьячок, протискиваясь в толпе.
- Ты слышал, старый черт, что я тебе велела! - крикнула дьячиха, дернув его сзади за косу.
- Слышал, слышал! - буркнул, вырываясь, дьячок и скрылся в сенях.
- Ох ты, моя красоточка! - крикнул, выходя, Тимофей и ущипнул Христю за руку.
Та не выдержала и изо всей силы двинула Тимофея кулаком в спину, так что в комнатах отдалось.
- Вот это угостила! Молодец девка! - сказал кто-то.
- Кто кого? - опросил Колесник.
- Вон та девка - Тимофея.
Колесник поглядел на Христю. Красная и сердитая, она стояла у порога около печи.
- Где ты была, голубка? - спросил он, подступая к ней.- Я ж с тобой не христосовался! Христос воскрес!
Не успела Христя ответить, как Колесник уже обнял ее.
- Не очень, Кость, не очень! Как бы не обжегся! - кричал позади него толстый лавочник.
- И я не христосовался! - откуда ни возьмись неказистый гнилозубый человечек и - чмок Христю в щеку.
Толстый лавочник тоже приложился жирнющими слюнявыми губами. Христя вертелась, сгорая от стыда, обмирала. Она не знала - плюнуть ли в глаза всей этой пьяной ораве, ругаться ли, плакать ли.
- Стой! - крикнул Загнибеда, возвращаясь в кухню и увидев, как Христя бьется в крепких объятиях Колесника.- Константин! Ты что это? Погоди, я жене скажу,- повернулся он к Колеснику.
- Дома, братец, нет,- ответил тот, выпуская Христю из рук. Та опрометью бросилась вон и в сенях чуть не сшибла с ног хозяйку.
- Куда это ты летишь, как сумасшедшая? - спросила Олена Ивановна.
- Да вон... они... Ну их! - со слезами жаловалась Христя.- Коли так, уйду от вас.
- В чем дело? - спросила Олена Ивановна.
- Тсс!..- раздалось в кухне.
- Не тронь хозяйского добра! - выйдя на середину кухни, кричал Загнибеда.- Не тронь.
- Чего ты орешь? - сказала она мужу.- Вон ведь люди, благородные! - И сердитая прошла в светлицу.
- Видали! Кто кислиц поел, а кто оскомину набил,- воскликнул Загнибеда, почесывая в затылке.
- Так и у меня,- качая головой, сказал Колесник.
- Одно горе, брат, с этими бабами! - вздохнул Загнибеда.
- Одно горе,- подхватил Колесник.
- А коли горе, так зальем его,- вмешался толстый лавочник.
- Верно! - поддержал Колесник.
- Пойдем,- сказал Загнибеда.
- Погоди. Вот еще эти паны! И зачем ты их зазвал? - говорит лавочник.
- Да разве я звал? Сами напросились. Не плевать же мне им в глаза?!
Не успел Загнибеда произнести эти слова, как из светлицы вышли Рубец и Кныш.
- Попили, поели у вас, Петро Лукич,- сказал Рубец,- пора и восвояси.
- Куда это вы? Так рано? Да я не видал, откушали ли вы хоть чего-нибудь.
- Откушали, как же, откушали! - протягивая руку, сказал Кныш.
- Ах ты господи! Да посидели бы немножко.
- Нет, нет! Дома жены ждут. Мы, знаете, перелетные птицы.
- Скажи, пусть не задерживает,- тихо сказал толстый лавочник на ухо Колеснику.
- Ну, хоть на дорогу! - сокрушается Загнибеда.- Антон Петрович! Федор Гаврилович! По одной, наливочки. Жена, голубушка! Дорогим гостям на дорогу наливочки.
- От тебя не отвяжешься! - сказал Рубец.
- Извините. Бога ради простите! Может, что не так. У меня, знаете, попросту. Тянись не тянись, а в паны далеко. Извините.
- Дай бог и нам то, что есть у вас! - утешал Кныш, беря рюмку наливки.
- За ваше здоровье! - сказал Рубец. Выпил, отдал рюмку и, подав на прощанье руку одному Загнибеде, торопливо вышел в сени. Кныш, прощаясь подряд со знакомыми и незнакомыми, тоже последовал за ним. Загнибеда вышел проводить их.
- Слава богу! - с облегчением вздохнул толстый лавочник.
- Кныш этот еще ничего: человек обходительный,- сказал Колесник,- а уж наш секретарь - о-о! Это штучка!
- Оба одним миром мазаны! Оба на руку охулки не положат! Тот только берет да кланяется, а наш берет да лается!
- Выпроводил, слава богу! - сказал, возвращаясь, Загнибеда.- Ну, теперь пойдем к столу. Теперь наш черед. Уж эти мне паны!
И все повалили в светлицу. Там за столом сидела женская компания.
- Идите-ка к нам,- сказала дородная молодица, жена гнилозубого, красная, как наливка в рюмке, которую она держала в руке.- Что это вы все с панами да с панами! Ишь, как панским духом пропахли! - прибавила она, стрельнув на Колесника маслеными глазами.
- С вами, кума, выпить? Эх, хороша кума! - подходя к молодице, сказал Колесник и опустился рядом с нею на лавку.
- Кума-кума, а как христосоваться, так нема!- упрекнула его высокая длиннолицая баба, жена толстого лавочника.
- Почему нема? И теперь не поздно! - сказал Колесник.
- Огляделись, как наелись! - надулась кума.
- Вот и огляделись! Сейчас послаще будет! - отшучивается Колесник.
- Нехорошо! - укоряет лавочница.
- Сперва к служанкам идите христосоваться! - съязвила дьячиха, сверкнув злыми глазами.
- Со служанкой иной раз получше, чем с кем другим,- прибавил гнилозубый.
- И ты туда же! И ты! Не гневил бы ты лучше бога! - с презрением оборвала его жена.
Гнилозубый сморщился, скривился и стал еще неказистей.
- Что ж я? Я ничего. И мы не лыком шиты! - оправдывался он.
- Не лыком, так валом! - крикнула, покатываясь со смеха, лавочница. Другие бабы тоже засмеялись.
- Ну, коли так,- сказал Загнибеда,- коли они нас не принимают, и мы не хотим с ними знаться. Пускай они сами по себе, а мы сами по себе. Пойдем,и, взяв гнилозубого за талию, Загнибеда направился в кухню.
- Куда же вы? - тревожно взглянув на них, спросила. Загнибедиха.
- На волю... Ну вас! - сказал Загнибеда.
Олена Ивановна бессильно опустилась, лицо у нее побледнело, брови нахмурились.
- Кум! кум! - крикнула вдогонку им лавочница и затянула:
Эх, кум мой милый,
Хорош наш пенник.
- Выпьем, кум милый, мы в понедельник,- басом, подхватил Загнибеда, возвращаясь к куме, которая уж и место для него освободила. Загнибеда сел.
- Вот так будет лучше! Сядем рядком да побеседуем ладком; сядем в парочке да выпьем по чарочке! - сказала жена гнилозубого, кума Колесника.
- Сам бог глаголет вашими устами! - воскликнул Колесник, садясь рядом с нею. Толстый лавочник и гнилозубый тоже подсели к компании.
- Жена, голубушка! - сказал Загнибеда.- Ты у меня первая, ты и последняя! Угости добрых людей. Страх как люблю посидеть с добрыми людьми, покалякать, попеть.
- Уж если петь, так божественное,- сказала дьячиха.
- Божественное! Божественное! - закричали все.
Лавочница затянула "Христос воскресе!", остальные подхватили. Бабы пели тонкими голосами; мужчины гудели, как жуки; только Колесник ревел таким густым басом, что стекла дребезжали, за что кума то и дело била его кулаком по спине. Колесник пел, как будто и не чувствовал ее тумаков; зато в конце так рявкнул, что кума не выдержала и треснула его по спине изо всей силы; Колесник охнул. Все засмеялись, а Колесник сунул руку за спину куме и ущипнул ее. Та вскрикнула, навалилась на стол... Бутылки и рюмки покачнулись, упали... Послышался звон битого стекла.
- Стойте! стойте! не бейте! - крикнул кто-то.
- Ничего, ничего. Где пьют, там и бьют! - сказал Загнибеда.- Жена! угости-ка еще.
После новой рюмки все запели кто в лес, кто по дрова. Дьячиха затянула "Вдовушку", лавочница - "Куму"; румяная кума Колесника - "Вы не троньте меня, хлопцы,- за телятами иду...". Толстый лавочник, склонившись на плечо дьячихи, плакал; Загнибеда, слушая лавочницу, притопывал ногами; гнилозубый, прижавшись головой к стене, храпел во всю ивановскую; Колесник подпевал куме Загнибеды. Одна Загнибедиха, белая как мел, посматривала на всех горящими глазами и болезненно улыбалась...
Христя, услыхав невообразимый шум, подошла к двери поглядеть. Она отродясь такого не видывала! "Одурели они, ополоумели! Друг на дружку лезут, друг дружки не видят. И это богачи, купцы гуляют-пируют! С жиру бесятся",- подумала Христя и, прошмыгнув к столу так, чтобы никто не заметил, взяла кусочек кулича и стала жевать. Она сегодня еще не ела; во рту у нее пересохло; черствый кулич застревал в горле. От шума и гама, от чужих песен ей стало так грустно. Солнце уходило на покой, багровым светом озаряя землю. Христя облокотилась на стол и, глядя, в окно, засмотрелась на это кровавое пламя и задумалась...
Страшный грохот испугал ее. Она бросилась в комнату. Там, как гора, лежал посреди комнаты лавочник. Он пытался встать, но не удержался, покачнулся и - плюх! - растянулся во весь рост посреди комнаты. Загнибедиха вскрикнула.
