Кафешантан. Рассказы - Григорий Наумович Брейтман
— Принесу, принесу, как Бог свят.
Митька замялся.
— Я хотел было просить, Григорий Иванович, не можете ли мне еще маленького дать, чтобы ровно четвертная была за мной, — проговорил парень.
Григорий Иванович только махнул рукой.
— Нет, брат, это у меня не пройдет, — сказал он, — сначала старый долг отдай.
— Да, ей-Богу, — воскликнул Митька, — на днях принесу. Вы думаете, я не вижу, что за дело надо взяться. Я и имею дело, да только походить надо около него, сразу не дается, большое дело.
У Митьки ничего не имелось в виду, но он хотел смягчить хозяина и потому соврал, что выбрал место для совершения кражи.
— Говори это другому, — усмехнулся Григории Иванович, — знаем мы эта дела, уж такой народ вы блатной, только поверь.
Митька даже обиделся таким недоверием.
— Чтоб мне матери не видеть, — воскликнул он, — если вру. Да вот с ним и иду, его «на цинке» поставлю.
Парень указал на стоявшего невдалеке Рябинцна, у которого от запаха трактира еще более обострялось ощущение голода. Он мало что разбирал из разговора и только ждал с нетерпением, когда он окончится.
Хозяин взглянул на Рябинина и сказал:
— Не видел, кто такой? Выпустили только?
— Какое! — Митька засмеялся, — это еще целый. Из дома выгнали. Два дня не емши ходит. Дикофт полный. Я ведь, из-за него и прошу больше, да и подготовиться надо — фомку купить, пилку, свечу, потому, говорю вам, что дело серьезное.
— «Фомку» я тебе дам,. у меня там много ребята оставили, да свечу и пилку дам, — согласился трактирщик, — только скажи, какое дело.
— Да, скажу вам, — замялся Митька, не зная, что выдумать, — дело верное. — Митька перегнулся через стойку: — на бульваре один генерал за-границу уехал, а квартиру оставил. Дворник, мой приятель, ну, я и пойду туда. А там «барахла» много и, как сказывал дворник, образа в серебряных ризах...
— Гм... образа нельзя трогать, грех, — задумчиво проговорил трактирщик, которому дело понравилось, что сейчас заметил Митька.
— Да разве Богу нужно серебро, — стал он убеждать его, — Бог и без этого обойдется, лишь бы образ его остался. Там с полпуда серебра, потому вся стенка, как у архиерея, в образах. Генерал сильно святой, до Бога всегда лезет.
— Что-ж, дело подходящее, дай тебе Бог. Только действовать надо осмысленно. Товарища хорошего ли выбрал?.. Коли еще целый, опасно.
— Лучше, Григорий Иванович, лучше, по крайней мере, не продаст. Теперь, ей-Богу, ни с кем дела нельзя иметь. Как поймают «лягавые», два раза ему по морде махнут, он и подсевать начинает. То говорит, чего даже и не было. Ужасно дрянной народ: ни совести, ни стыда — хуже бабы. Никому я теперь из ребят не верю, за рубль каждый продаст. Меня бы кажется по куску резали, ни за что бы на товарища не сказал. Убил бы, ей-Богу, такого, ежели бы узнал... хуже собаки. В душу войдет... а там и подсевает.
Митька даже побледнел, рассказывая о коварстве товарищей, и, повидимому, его мысль вполне разделял трактирщик, который порылся в ящике и подал Митьке пять рублей золотом.
— Правда, ежели бы все были такие, как ты, мало бы что знали «лягавые». Ты на счет этого молодец, — похвалил Григорий Иванович, — смотри, дело-то оборудуй.
— Спасибо, будьте спокойны. Двадцать пять, значит, за мной? — сказал довольный Митька.
Трактирщик, кивнул ему головой, и Митька с Рябининым отправились к одному из столов в конце комнаты.
Митька, сейчас приказал половому подать чаю, потребовал хлеба, колбасы, яиц. Митька уплетал за обе щеки, с алчностью здорового, проголодавшегося человека, при чем он два раза подбегал к стойке и выпивал по стаканчику водки. Рябинин же от водки категорически отказался. Ел Рябинин не много, выпил чаю да съел два яйца, которые еле осилил, на что обратил внимание Митька.
— Чего ты так мало ешь, уминай за два дня, — сказал он с довольным смехом, вполне насытившись и придя в хорошее и беспечное состояние духа.
— Не могу больше, — ответил Рябинин, — думал, что вола съем, а как стакан выпил, то и насытился!
Рябинин, довольный, что поел, вздохнул и несколько оживился, а Митька заявил тоном авторитета:
— Это всегда так бывает, когда долго постишь. У тебя все отвыкает от пищи, и потому не лезет... А хорошо после голода поесть, приятно так, правда? В особенности после чаю, очень хорошо? Напрасно ты только водки не выпил, сразу бы преобразился...
Митька засмеялся и закурил папиросу, Рябинин же оказался некурящим.
— Вот видишь, — начал Митька, у которого повидимому явилось желание пофилософствовать, — как это Бог человека на человека толкает. Пух бы ты с голоду сегодня; если бы не я, что бы ты делал? Я, брат, не люблю товарищей, я больше один работаю, безопаснее, и тебя в компанию не взял бы, если бы ты не голодный был. Как выслушал я тебя, поверишь ли, сам словно два дня не ел, потому — что хочешь вынесу, а голода не могу выносить. По четыре дня бывало не ел, рвал от голода. Тогда же я и на первое дело решился, — Митька засмеялся, — зубами задвижку оторвал у рундука с виноградом. Как забрался я туда между корзинок, как стал глотать виноград, точно кашу, ей-Богу. Налопался так, что заснул тут, так меня раба божьего тепленького и забрали.
Митька от смеха прервал рассказ, засмеялся и Рябинин. Он с интересом слушал Митьку, который очаровывал его своим обаянием. Он постепенно, слушая рассказы Митьки, стал понимать, что Митька занимается кражами, и удивился тому обстоятельству, что этот факт не вооружает его против Митьки. Наоборот, это сделало Митьку более интересным.
Он смотрел на него, не спуская глаз, и думал о том, что перед ним сидит вор, который был в тюрьме, одним словом, человек того общества, о котором он только слышал, которого он боялся, но никогда не видел. Он считал воров по какому-то укоренившемуся убеждению страшными, грубыми и безусловно недоступными всякому Человеческому чувству и честному поступку. Между тем, он видел, что Митьке доверяют деньги. Митька помогает ему и платит за съеденное и выпитое. Рябинин убедился, что настоящий вор не так страшен и,
