Океаны в трехлитровых банках - Таша Карлюка
– Ничего я не забыл!
– Я ж просила!
– Так я ж выполнил!
– Так где ж?
– Так на вашем рабочем месте!
– Так нету!
– Так откройте глаза!
– Так открыты!
– И что? Все равно нету?
– Кричала б я, если б шото в моих глазах было? – отвечает бабушка Геня.
Дедушка Янкель заходит на кухню, смотрит внимательно.
– Странно! Я же корзину под стол поставил, – дедушка Янкель удивлен. – Мама, шутите? – т ак дедушка Янкель называет свою тещу.
– Опять по дороге сам все съел?! От фресер [6]! Ну шо, ехай (с ударением на «а») снова!
Дедушка пытается доказать свою непричастность, но он давно зарекомендовал себя человеком, который часто не довозит домой и половины списка продуктов, которые ему доверили купить на рынке.
– От фресер! – восклицает бабушка Геня вслед дедушке, когда обнаруживает еще и пропажу трехлитровой банки с… Ну, вы сами знаете с чем.
Как же я люблю, когда вся семья в сборе и каждый на своем месте. Взрослые в такие минуты как дети. В такие мгновения я понимаю, что мои родители – дети, потому что бабушка Роза обязательно сделает какое-то замечание моей маме, а когда папа захочет поспорить с дедушкой Яшей, тот ответит:
– Сопливый еще меня учить!
Потом встанет бабушка Геня и на правах домашнего генерала закроет всем рот, и снова настанет мир. Мир за столом – мир в семье.
– Я хочу такого папу, как твой, – скажет мне вдруг Аленка, когда мы вдвоем окажемся на качелях.
– Ты что? – удивлюсь я. – Дядя Марк – он такой! Такой!.
– Какой?
И я задумаюсь. Дядя Марк – он сильный, солидный, уважаемый, красиво говорит. Когда он приезжает, главное место за столом по умолчанию – его: никто ни разу не осмелился его занять. Я всю жизнь как будто добиваюсь его снисхождения, внимания, любви. Его хорошее слово или даже взгляд в мой адрес – залог моего счастья на целый день. Почему мне так это важно? А мой папа… Он другой. Он добрый, тихий, веселый. Он друг. Но я его не боюсь, не трепещу перед ним и мне не очень важно его одобрение. Я не горжусь своим отцом, я просто его люблю.
– Какой же он? – переспросит меня Аленка.
– Он – главный, – скажу тихим неуверенным голосом, но убежденная в смысле сказанного.
– Главный для кого?
– Для всех!
– А для него кто – главный? – спросит у меня сестра.
И я задумаюсь впервые.
– …Ты знаешь, что он забыл о моем дне рождении? – продолжит Аленка.
– Как забыл???
– А вот так. Я подслушала, как мама оставляла сообщения на его автоответчике, и даже после этого он не поздравил. Он был в командировке в Милане, откуда так и не перезвонил. У него есть кнопка, которую он включает при других. Со всеми он остроумен, разговорчив и в хорошем настроении, но дома эта кнопка выключается, и нам достается хмурый мужчина, который не благодарит за ужин, за наши внимание и любовь, который засыпает перед телевизором.
Я смотрю в сад, где дядя Марк величаво сидит в самом удобном кресле, курит настоящую кубинскую сигару и рассказывает о том, как деньги благотворно влияют на человека.
– Папа привык всех покупать, но все и его семья – это разные люди. Всем от него нужно лишь одно – деньги, и он умеет ими делиться, чтобы в результате получить больше. Но делиться тем, что нужно маме и мне, он не научился. – Аленка, договорив, спрыгивает с качелей и уходит в дом.
Я смотрю в сад, где мой папа доливает в мамин бокал вина, поправляет соломенный пуф под ее ногами и идет доделывать воздушного змея, которого завтра с утра – если будет сильный ветер – мы будем вместе запускать в небо. И я точно знаю – он об этом не забудет.
– Фрося, садись рядом со мной, – скажет мне дядя Марк, когда мы все соберемся у стола.
Это такая честь! Я долго ждала этих слов! Хотя нет – я даже мечтать об этом не могла!
– Спасибо, дядя Марк! Но… Я хочу сидеть рядом с папой. – Дядя Марк посмотрит на меня, потом отвернется с недовольным лицом в другую сторону и, мне кажется, все поймет.
Вечером, когда все взрослые будут уже видеть десятые сны, мы с Аленкой откроем холодильник, достанем оттуда все и будем есть большими ложками из общей тарелки. Аленка – со словами: «Сколько той жизни?! Я не робот!», а я – с хорошим аппетитом и желанием поддержать сестру. Мы не заметим, как пара глаз уткнется в наши спины, ими окажутся глаза бабушки Розы. Я напрягусь, Аленка от стыда опустит голову, и мы в ожидании ядерного взрыва незаметно станем дожевывать то, что уже забросили в свои рты. А бабушка молча возьмет третью ложку, сядет рядом с нами и скажет:
– А позвать любимую бабушку, значит, не нужно?!
Мы будем много есть, много говорить, много смеяться, и этой ночью наши подушки уснут без нас.
Глава четырнадцатая
На следующее утро не будет сильного ветра, ветра не будет никакого, поэтому змей не взлетит. Аленки, дяди Марка и тети Дины не будет тоже, зато будут вши в моих волосах. Я сижу у окна с полотенцем на голове, под которым надет кулек, а под ним вонючая мазь. Как же мне грустно сейчас, если бы вы знали! Если бы кто-то знал… И жалко себя безумно. Дождь, который сегодня не обещали, сейчас пойдет из моих глаз. Кому посолить салат, суп, жаркое?
В эту минуту в комнату забегает папа с коробкой и ставит ее передо мной.
– Открой! – говорит папа.
В коробке мопедный шлем. Маленький. На мою голову.
– Поехали! – говорит папа.
Он сажает меня на свой мопед, пока мама не видит, надевает на меня шлем, под которым все еще кулек и вонючее лекарство. И мы с ним едем. Сзади к мопеду привязан воздушный змей. И чем быстрее папин двухколесный конь, тем выше мой змей.
Нас сопровождает милицейская машина, за рулем – папин друг-милиционер. Он едет перед нами, его мигалка своим криком будит еще сонный город; он едет с нами, чтобы нам не пришлось останавливаться; чтобы змей всегда был среди облаков. Назавтра папиного друга понизят в милицейском звании и… повысят в звании друга.
Как же мне хорошо сейчас, если бы вы знали! Если бы кто-то знал… И радостно за себя безумно.
Кухня – чердак – мастерская –
