Океаны в трехлитровых банках - Таша Карлюка
Я снимаю с себя платье, остаюсь в плавках и майке, бросаю небрежно сандалии под куст черной смородины.
– Готова? – спрашивает у меня бабушка.
– Готова!
Бабушка открывает кран, и из шланга большой струей начинает литься вода.
– Дай мне! Дай мне!
Бабушка отдает мне синего змея, а сама берется за мочалки и таз с мыльной водой. Ковер, который только что ослеплял своей радугой, превращается в белый от мыльной пены квадрат. Я бросаю шланг на землю и бегу на ковер. Мои ступни исчезают в белых волнах. Я падаю на живот и начинаю плыть. Наверное, океан такой…
Когда ковер уже чист, мы сидим с бабушкой на лужайке, рядом сушится этот красавец. Мы – уставшие, мокрые, но улыбки не сходят с наших лиц. Мы смеемся из-за пустяков и не можем остановиться. Нам очень хорошо.
– Оленька, все? – около подъезда стоит старуха и кричит моей бабушке.
– Да, Нюша, спасибо! Можешь забирать.
Престарелая Нюша скручивает шланг и относит его в сарай.
– Это кто? – спрашиваю у бабушки.
– Анастасия Сергеевна – наш дворник…
Старая женщина с белоснежными волосами, грустными глазами и тонким носом. Такая задумчивая… Где-то я ее уже видела!
– …Чистой души человек, – продолжает бабушка.
Определенно! Ее лицо мне очень знакомо. Я пока знаю не так много людей… Где же я могла ее видеть?
Этот вопрос мучает меня целый день. Всю дорогу обратно домой, в Пуще-Водицу, я молчу. Дядя Шурик – водитель трамвая – интересуется, не заболела ли я?
– Дядя Шурик, тихо. Я думаю.
По приезде в наш частный дом я первым делом бегу в дедушкин кабинет.
– Барух Ашем! – восхваляет дедушка Господа и начинает от радости танцевать. – Теперь можно умереть – я таки сделал из нее человека!
В моих руках «Энциклопедия улиц Киева XIX–XX веков». Я быстро нахожу страницу с фотографиями кокоток… Это она! У меня нет сомнений. Это она!
Постарела, но глаза ее. Глаза все те же. Это она! Анастасия Сергеевна – о дна из них.
Глава двенадцатая
На веревках сушится чистое белье. Бабушка Геня, которая всячески не замечает технической революции, по-прежнему вручную стирает постели, вываривает их в ведрах на газовой плите и крахмалит.
– Крахмальный клейстер… Фрося, ну не слова ж, а песня?! – картавя, проговаривает бабушка Геня.
Но я настолько увлечена перемешиванием домашнего клея, что не слышу ее. Накануне после выпуска новостей она смотрит прогноз погоды, и если передают на завтра солнце и ветер – химчистке быть! Она развешивает постели и долго наблюдает, как на ее глазах свершается восьмое чудо света: солнце и ветер – казалось бы, такие противоречащие друг другу явления – совершают сейчас общее дело с удовольствием и по обоюдному желанию.
– Сутки на воздухе, на обжигающем солнце и под холодными звездами – на такой постели будут сниться лишь самые прекрасные сны! А если случатся нехорошие, скажи, глядя в окно: «Все плохие сны – н а пустые поля», – и они тебя больше не потревожат, – г оворит моя мудрая старушенция.
Когда должен приехать кто-то, кого я очень жду, люблю сидеть у калитки и вглядываться в даль большой дороги. Понимаю: лишь на несколько минут раньше других я узнаю, что этот Человек здесь, но мне до сих пор кажется, что минута – это синоним судьбы, от которой жизнь белая может превратиться в жизнь черную, а жизнь черная – в белую. В эту минуту могут быть произнесены слова: «я люблю тебя», или «ненавижу, убирайся», или «вы скоро станете мамой», или «мы с папой решили купить тебе щенка». Десять секунд – синоним судьбы. Порой слова отнимают времени больше, чем деланье. Поцеловать, ударить, поднести подарок, помочь снять обувь… Секунда – синоним судьбы.
– Едут! Едут! – кричу.
Облако дорожной пыли поднимается вверх и, как фата невесты, шлейфом, неровно и нервно, несется за автомобилем. Я бегу навстречу голубой «двадцать первой» «Волге» с олененком на капоте. За рулем – дедушка Янкель, а в его машине – дорогой мне Человек. Нужно обнять всех, кто прилетел, но особенно мне хочется прижаться к одному.
Все, что было на круглом столе, вынесенном на веранду, теперь покоится с миром в желудках нашей большой семьи. Пока бабушка Геня всех не перекормит, пока кто-то не выскочит из-за стола со словами «Еду в Рыыыгу!»…
– О! Первый пошел! Сейчас будет привет из глубины души! – обязательно кто-то скажет бегущему в сортир.
…Вот когда это случится, бабушка успокоится. И тогда начнутся манцы до утра.
Приехали дядя Марк с женой Диной и дочерью Аленкой. Дядя Марк – старший брат моей мамы. Они живут в Чикаго уже восемь лет. У дяди Марка свой бизнес, много денег и постоянная мигрень. Тетя Дина – жена. Такое в трудовую книжку не записывают, а надобно… Когда твой муж – твой проект. Твоя семья, твой дом – твои круглосуточно. И ты их тоже – круглосуточно. И к твоему «да» настолько привыкли, что стоит сказать один раз «нет», как тут же обиды, претензии: «Ты думаешь только о себе!» Но дядя Марк и тетя Дина вместе уже много лет, и, наверное, им так удобно: одной – вечно ждать у телефона, у двери, другому – не отвечать на звонки, иногда ночевать на чужих подушках и приходить всегда уставшим и задерганным.
Аленки мне не хватает всегда. Бог создал Землю такой большой! Но зачем мне эти просторы, если я не могу разделить их с теми, кого люблю? Зачем нужны расстояния между близкими и родными?! Жить бы нам на расстоянии вытянутой руки! Зачем писать письма и отправлять их в конвертах, если можно писать послания друг другу на запотевших зеркалах общей ванны? Аленка – это моя хроническая тоска. В канун ее отъезда взрослые покупают для меня в аптеке средство от педикулеза. Каждый раз после прощания с ней в моих волосах заводятся квартиранты.
– Это у нее от сильной тоски, – сказала одна знахарка, к которой побежала бабушка Роза после третьего нашествия вшей. – Ничего вы с этим не поделаете. Совет один – запаситесь терпением и… борной мазью.
Мы садимся с мамой на кровать, я кладу ей голову на колени, и она начинает доставать из волос мертвых вошек. Иногда после обработки локонов даже дорогими средствами можно встретить вшей, бегающих по моей голове. Первое время мама пищала и звала на помощь папу, но после четвертого раза привыкла и теперь стойко переносит все тяготы и мерзости. Иногда, чтобы работа шла быстрее,
