Елена Ткач - Самодурка
— С Новым годом вас! Какой красавец… Кутя-кутя-кутя! Это кто ж такой будет? — поинтересовался тот, что пониже, в кепке.
— Кавказец, — равнодушно-бесцветным голосом отозвалась Надя, глядя под ноги.
— И как вы с ним управляться будете? — спросил другой — с перстнем-печаткой на мизинце и в кожаной куртке. — Это ж волкодав вырастет, такого запросто не удержишь!
— Всех удержим, кого надо будет! — она старалась ершиться, хотя чувствовала, что губы кривятся самым предательским образом…
Одного хотелось: чтоб угасло полыхавшее в душе пламя, чтоб смыло его, поглотило, смело бедовой житейской волной, — пускай даже с нею вместе — не жалко!
— Ты девушке зубы не заговаривай — она сама разберется! — объяснил товарищу тот, что был в кепке. — Праздник у людей, так его отмечать надо вот, коньячку не хотите?
— Хочу, — она подошла к лавочке и приняла протянутый целлулоидный стаканчик. — С Новым годом!
Слово за слово — разговорились. Выяснилось, что эти двое — приезжие. Один — низенький, в кепке — с Украины, а другой — то ли с Камчатки, то ли с Дальнего Востока — Надя так в толк и не взяла… Внешне она держалась как надо: и подтянутая спина, и вздернутый подбородок, и сиянье отчаянных глаз, — балеринская закваска — это не шутки! Только внутри все ссохлось. Съежилось, что ли…
Внезапно в ней что-то дернуло, взвыло и понеслось, разгоняясь и набирая скорость, — наугад, без огней…
Мужики сбегали за бутылкой, распили её, потом взяли еще, оказались у Нади на кухне и продолжали гудеть. А у неё в голове стучало одно: только бы, только бы он приехал! Сейчас, вот сейчас, когда эти здесь… Пусть увидит всю эту шваль, тут, в своем доме, рядом со мной… Пусть ему будет больно, пусть будет больно… ему! Это мой протест, мой вызов — пускай глупый, пускай по пьяни дурной… какой есть. Это моя пощечина!
Больно было, однако, ей одной.
Наговор её, что ли, полу бредовый подействовал — только в замке щелкнуло — появился. И ничему не возмутился. Как будто так полагается… Сел за стол. Налили — выпил. Гости-то, конечно, здорово напряглись поначалу. А ну как хозяин осерчает, в драку полезет? А он — ничего — сидит, хохмит. А они и рады-галдят, подливают. Музыка орет, окно в кухне настежь, дым вьюном вьется. Содом.
Соскочила со стула и бегом в ванную. Заперлась.
Боже мой! Это что — моя жизнь? Это что — мой муж сидит, развалясь? Как посторонний… Чужой! Но ты ведь сама все это устроила — этих позвала, как их там… Колю и Игоря. Только никак уж не думала, что его не проймет. Что вот этак будет сидеть истуканом, скаля зубы над дешевыми хохмами. Не думала ты, горе горькое, что ему до такой степени на тебя наплевать!
Да, она ждала взрыва, скандала, но только не этого отупелого равнодушия. Выскочила из ванной.
— Пошли вон отсюда! Все трое! И ты вон — ты первый!
Ухмыльнулся. Поднялся. И молча в прихожую — одеваться. Эти двое — за ним.
Хлопнула дверь. Заперлась на цепочку. В телевизоре — вой Аллегровой. Выключила. Отыскала старенькую пластинку с записями Жанны Бичевской: «По Смоленской дороге снега, снега, снега…»
На кухне грязь, горы немытой посуды, на полу окурки валяются, прожженный линолеум косится двумя темными дырами. Черные дыры… кругом.
Налила себе коньяку — все, что оставалось в бутылке, — с полфужера — и залпом, давясь, — в рот, и махом фужер — об угол, бутылку — об угол! Но ничто не могло её остудить — душа выкипала, рвалась за край, выпариваясь от сатанеющей боли.
Звонок в дверь. Вернулся! Кинулась.
На пороге — тот, что был в кожаной куртке с печаткой на кривоватом мизинце. Игорь, кажется… Что-то бубнит — успокаивает, что ли? Войти хочет. Прогнала, дверью бухнула.
Ванну скорей — полную, до краев. Вода — самый верный друг. Полежала, чуть-чуть успокоилась. Вытираться нет сил — пеньюар облепляет, льнет. Что там, в аптечке? А, вот — тазепам. Двух хватит? Нет, лучше три. И через минуту начала пробираться по мышцам вялая сковывающая одурь — плен! Хорош-шо-о-о…
Бунтующую свою крепкострунную мышцу — одолеть, повалить, размять.
Усыпить.
Спать!
Волглый расхлябанный вечер. Первое января. Нет, не вечер уже — рыхлая темень. Машины под окнами — нет. Дыханья родного — нет. Жизни — нет. Только растворенное на кухне окно. Настежь. В ночь.
Сон придавил надобной плитой. Из мглы выплыла в сон река. Надя — во сне — в воду, а под водой — крючья: железные, острые, ржавые. Зазубрины скалятся. Чуть прикрыты водой у самого берега. Надя — вплавь, через реку, стараясь истончиться, сплющиться в листик, чтоб не пропороть живот проржавевшим железом. Она знала: дальше пойдет поспокойней — на глубине можно плыть без опаски. А жутко-то как: когда невидимая смерть под твоим животом затаилась, к коже зазубренным жалом примеривается, чиркает… И плывет она, и барахтается — дна коснуться нельзя — тотчас насквозь железо прошьет!
Вдруг обрывается сон. Кто-то в постели рядом. И это… явь!
— Кто тут? — только смогла с трудом повернуть голову, даже привстать нет сил — мышцы растеклись молоком.
Три таблетки транквилизатора плюс алкоголь!
— Это Игорь.
… нет! Только не это! Как же он вошел… окно! Забыла закрыть окно.
Кухня, окно, первый этаж.
— Тихо, поняла? Не дергайся! — жилистые руки легли на горло, сдавили крепко, надавливают сильней…
И рада бы дернуться, да тело не свое — предает! Всегда послушный ей аппарат, упругий сгусток энергии… его нет. Есть только бескостная плоть с шевелящейся где-то там, в глубине душой, похожей на полу задавленного ужа.
Ну и пусть. Пусть так. Все равно.
И то, что творил он с нею сейчас — нет, это было не с ней… Надежды здесь не было.
Все произошло очень быстро. Словно короткий мокрый червь прополз сквозь её плоть, поковырялся в ней как-то испуганно и неуклюже и выполз вон.
— Ты даже этого не умеешь, — со смертным выдохом простонала она, осознавая, что все это заслужила…
Но за что? Значит, есть за что…
Время заскрежетало и замерло. Она с трудом протянула руку, включила ночник и взглянула на человека, который одергивал свитер, стоя перед ней.
Телефонный звонок. Резкий, пронзительный. Только снять трубку, позвать на помощь… так просто! Она медленно протянула руку к трубке, ожидая удара. Но он молчал, не двигался, не мешал ей и только с каким-то странным выражением глядел на нее…
Она сняла трубку.
— Алло!
— Надя, меня достал твой муж!
Милка! Господи, ну за что? Мелькнуло в долю секунды — сейчас позабудь обо всем, зови на помощь!
Нет, никогда! Лучше пропасть. Совсем. Только не просить ЭТУ…
Она медленно положила трубку на рычаг.
— А теперь давай кольцо с брюликом!
Фамильное кольцо с пятью довольно крупными бриллиантами бабушка подарила Наде на свадьбу и через месяц умерла — будто все дела земные свои завершила, дождавшись этого дня в жизни единственной внучки.
Надя свято верила, что кольцо незримо связывает её с бабушкой, что та всегда рядом с ней — и оттуда, с небес, помогает и хранит с помощью своего кольца. Она редко надевала его. Обычно кольцо сопровождало её в такие дни, когда хозяйка его нуждалась в особой поддержке. Вот и вчера, и сегодня бриллианты горели на пальце так ярко, будто криком кричали — неспокойным светом горело кольцо.
Сейчас оно лежало в ванной на голубенькой фаянсовой полочке под зеркалом — почему-то перед тем как лечь спать, Надя сняла его с пальца…
— Ну! Быстрей давай!
— Его нет. Муж увез. Он мне его не дает — уехал и кольцо забрал… Ты сам видел: перед тем как уйти, он меня резко за руку дернул — снял. Может, продать хочет. Может, кому подарить. Только у меня его нет.
Ей сейчас было все равно — поверит он или нет.
— Тогда снимай обручальное!
— Тебя же в этом доме кормили, как ты…
— Девочка, я же зэк!
Надя вынула из ушей две удлиненные золотые капельки, сняла с пальца обручальное кольцо…
В миг вырвал из рук. Помедлил, зыркнул так… жаром прожег… и швырнул кольцо на пол. И к двери в два прыжка, и за дверь — точно подраненный зверь.
Надя заставила себя встать. Запахнула пеньюар. Наклонилась, подняла кольцо и надела на палец. Накинула на плечи пальто — и за ним, на улицу…
Зачем? Она не знала. Во всяком случае, не за сережками — сейчас ей было на них наплевать!
Трехпрудный молчал, затопленный ночной сыростью. Чуть поодаль — за пустыми мусорными контейнерами заурчал мотор — кто-то включил зажигание. Согнутая фигура метнулась между контейнерами, тишину внезапно сразил короткий взрывной хлопок. Заложило уши. Надя пошатнулась, прислонилась к стене. Еще звук… глухой и тяжкий… будто упало что-то.
Из мглистой ночной пелены к ней шагнул человек в длинном пальто.
— Извините, мадам! Мы вас немного шумом побеспокоили.
