Георгий Гулиа - Сказание об Омаре Хайяме

Омар Хайям поддержал старого друга, говоря:

- Полнейшее несоответствие, дорогой Бижан! Если творение рук твоих нравится тебе, не разрушай его. Если не нравится, если тебя грызет сомнение, не сотворяй его.

Не правда ли?

- Что верно, то верно, - согласился Бижан. - Но не пахнет ли тут богохульством?

- Почему же богохульством?

- Очень просто: мы подвергаем сомнению его деяния. Хаким промолчал.

- Впрочем, - продолжал старый друг, - тебя обвиняют именно в богохульстве.

Омар Хайям посмотрел на Бижана испытующе и мягко заметил, что гость простодушен, что говорит он обо всем искренне, без задней мысли. Но почел за благо перевести разговор на другую тему:

- Скажи, дорогой Бижан, какая нужда заставила тебя проделать столь длинный путь от Нишапура до Исфахана? Несомненно, что-то важное. И чем могу помочь тебе?

Бижан эбнэ Хуррад выпил холодной воды, от вина отказался и сказал:

-- В самом деле, не так-то легко идти с караваном от Нишапура до Исфахана. Но если ты сидишь на горячем гвозде? Если в боку у тебя заноза, не дающая тебе ни сна, ни покоя? То как же тогда? Сидеть сложа руки? Хуже будет! Не обращать внимания, терпеть? Но это совершенно невозможно. Поверь мне, старый друг, я тебя никогда бы не побеспокоил, если бы не важная причина., Вот сюда дошло... - И пришелец из Нишапура указал на свой кадык. Это значило, что нечем уже дышать, что терпение лопается: куда же выше кадыка?

Хаким попивал вино мелкими-мелкими глотками и думал о жизни, которая уродует человека раньше времени. Какой же славный и нежный был поэт Бижан в юные годы. А сейчас он худ и жилист, глаза его плохо видят - постоянно щурится Бижан, - и пальцы его стали кривые от трудов, и голос охрип от времени. Омар Хайям глядит прямо в глаза Бижана, он пытается угадать черты того, юного Бижана. Но где же тот Бижан? Где та юность? Позвольте, тот ли это Бижан?..

И почему-то представляет себе речку, которая сверкает на солнце искрами и всеми цветами радуги, которая вырывается на свет божий и радует всех сущих на земле; радует, веселит и вдруг исчезает где-то в песках, "уходит в небытие". Так существовала ли речка? Было ли соцветье красок? Где все это? Куда девалось?

- Слушай, - говорит хаким своему другу, - жизнь что речка. Жизнь что светлячок. Жизнь что молния. Она сверкает, она взвивается к небу истовым огнецветом. А потом? А потом?

Старый, милый друг умилен. Он хватает руку хакима. Пытается ее поцеловать. Омар Хайям противится этому. Зачем? Разве возможно такое между друзьями? Разве в этом проявление дружбы?

Омар Хайям уже сочинил рубаи про жизнь и про речку, про светлячка и про жизнь. Рубаи вертятся в голове. Надо только записать на бумаге. Где перо и самаркандская бумага? Только на хорошей бумаге, только хорошими чернилами пишутся добрые и необычные слова.

Омар Хайям наполняет чашу вином. Лучшим вином, которое есть у него. Однако этот Бижан, кажется, слишком правоверный, правовернее самого муфтия... Этот Бижан предпочитает воду или, в крайнем случае, шербет. Этот Бижан не желает терять лицо перед великим поэтом. Он не говорит об этом. Но он дает понять хакиму Омару Хайяму.

Хозяин поначалу не очень разумеет гостя. О чем речь? О том, чтобы не пить вина? Но разве это предмет спора? Кто сравнивает воду с вином? Кто смеет поставить рядом эти две жидкости, хотя и та и эта одинаково жизнетворны?

- Омар, тебя называют большим вольнодумцем, - говорит Бижан. - Об этом свидетельствуют и твои стихи.

Омар Хайям недоумевает:

- При чем здесь стихи?

- Их читают так, словно пьют воду из чистого колодца. Особенно молодые.

- Не знаю! Ничего, об этом не ведаю... Бижан эбнэ Хуррад почувствовал, что разговор о, стихах не очень приятен Омару Хайяму. И он поступает совершенно верно, перейдя к своей просьбе, ради которой он и прибыл сюда, в Исфахан.

- Жизнь наша на волоске, - говорит Бижан. - Я всегда полагал, что человеческая жизнь не слаще собачьей. Но теперь могу сказать, что готов влачить даже собачью. Вот как тяжко!

Старый друг подробно рассказывает о жалком житье-бытье ремесленника. Трудишься с самого раннего утра и до позднего вечера. Горбом добываешь каждый кусок хлеба. Но такова доля, и на это трудно сетовать. А вот от поборов разных житья не стало. Хорасанский правитель выжимает последние соки. Цех палаточников, цех чеканщиков, кузнецов, цех пекарей и ковровщиков направил Бижана в столицу с жалобой на правителя. Ведь он все вершит именем его величества. Неужели это правда? Неужели мало его величеству пота, который проливается с утра и до вечера?

Омар Хайям понимает, чем рискует этот палаточник. Но, видимо, уж слишком приперло, ежели решается на жалобу.

- Ты собираешься вернуться в Нишапур? - спрашивает Омар Хайям.

- Разумеется. Куда же я денусь?!

- А правитель обо всем будет осведомлен?

- Наверное.

- И он тебя поблагодарит, Бижан?

- Не думаю. Поэтому-то я решил действовать через тебя. А иначе не сносить мне головы!

Бижан эбнэ Хуррад подал бумагу, тщательно завернутую в платок. Она была спрятана за пазухой в прочном кожаном кармане.

Хаким прочел жалобу. Она была написана слишком витиевато, но смысл был ясен как день: о великий повелитель, помоги своим подданным - нет житья от правителя!

Омар Хайям попросил гостя время от времени подкрепляться. А себе налил вина.

- Пусть я сгорю в аду, - пошутил хозяин, указывая на фиал с вином.

- Не приведи аллах! - воскликнул набожный палаточник.

Омар Хайям спросил Бижана:

- Ты бывал в Туране?

- Нет.

- На берегах Джейхуна?

- Нет, не привелось.

- В Багдаде?

- Тоже нет. Я, уважаемый Омар, может быть, впервые оставил родной Нишапур.

- А я кое-где бывал, - сказал хаким. - И доложу тебе следующее: народ повсюду живет жалкой собачьей жизнью.

У Бижана отвисла челюсть.

- Неужели так же, как в Нишапуре?

- Может, еще хуже!

- Но ведь правители бывают разные...

- Мне жаль тебя, Бижан, ты слишком наивен.

- Так что же делать? Умирать, не проронив ни слова?

Омар Хайям осушил чашу, вытер салфеткой усы и губы. Он размышлял: огорчить этого славного Бижана или оставить в его душе местечко для надежды?..

- Я уверен, - говорил гость из Нишапура, - что если ты, который есть надим его величества, который лицезреет его величество, подашь нашу жалобу и присовокупишь просьбу и от себя, то дело выгорит. Милость его велика, и пусть частица ее обратится к нам.

Бедный Бижан!.. Омар Хайям припоминает черты юного Бижана - разорителя птичьих гнезд, драчуна и непоседы. Вот и прошли его годы, и сидит перед хакимом изрядно потрепанный жизнью человек. Нет, нельзя разрушать надежду, пусть он надеется... Нельзя! Иначе...

- Хорошо, - говорит Омар Хайям, - я переговорю с главным визирем, я испрошу у него совета и поступлю согласно его словам, которые высоко ценятся. Если надо будет, я обращусь и к его величеству. Но я не сделаю ничего такого, что может повредить тебе в Нишапуре. Ты меня понял?

Бижан кивнул.

Омар Хайям, казалось, что-то вспомнил. От удовольствия потер руки и спросил:

- Ты знаешь, Бижан, где пребывают добрые правители?

- Нет, дорогой Омар, не знаю.

- Как? - Омар Хайям- рассмеялся. - Это известно всем, а ты не знаешь.

- Живем далеко от столицы... - оправдывался палаточник.

- Это ничего не значит... - Омар Хайям сказал наставительно; - Так знай же, Бижан, и скажи об этом всем в Нишапуре. Скажи по секрету, не кричи на весь базар... Так вот: добрые властители живут в аду или раю... Только там, и нигде больше!

Бижану эбнэ Хурраду хотелось плакать. И смеяться и плакать в одно и то же время...

Эльпи удивляется: откуда этот свет? Луна не толще, чем буква алеф (Буква алеф - первая буква арабского алфавита.). Повисла серпом над плоскими кровлями Исфахана. Небо темно-зеленое, как луг в апрельский день. Единственный, неповторимый луг еще детских лет на острове Кипре. Кто может объяснить это таинственное свечение, кто укажет на истоки его? Бог, аллах? Может, святой Мухаммед?

Хаким смеется и ответ на ее вопросы. Какой бог, какой аллах? У Эльпи свой бог, у хакима свой. Нелепо спорить, чей лучше, чей справедливее, чей милосерднее.

Как нелепо? Эльпи крайне удивлена. Подобные речи в устах благочестивого хакима? И это в его годы? Когда человеку приличествует думать о рае и аде?..

О рае и аде? Хаким запрокидывает голову и пытается охватить ладонью ее груди. Но это не удается: груди упрямы, подобно двум ягнятам. Подобно шаловливым ягнятам на лугу, подобно двум прекраснейшим рыбкам из. южный морей...

Он признается ей, что не мыслит рая без Эльпи. И ада тоже. Он говорит, что гурии ничто по сравнению с этими бутонами, которых не может охватить ладонью...