Георгий Гулиа - Сказание об Омаре Хайяме

- А теперь ты, уважаемый господин, - попросил он Васети.

Меймуни Васети провозгласил стихами тост за любовь. А потом он показал, иллюстрируя рубаи, как меджнун разбил чашу о камень. Это очень понравилось рыбакам.

- Нашстояший мушшина! - сказал рябой.

- Повтори-ка снова, уважаемый господин, - попросили его друзья.

Васети повторил. Потом прочел про жизнь и про смерть, и про то, что поэт не верит в рай, а желает рая здесь, на земле, на зеленой лужайке вместе с сереброгрудой...

Это привело рыбаков в восторг. Они просили, требовали еще, умоляли еще!..

Васети, кажется, исчерпал рубаи. Он указал на Хайяма:

- Просите его.

Омар Хайям глухо, негромко полупропел рубаи в неверности красавиц. Однако меджнуна из рубаи успокаивало одно: он сам неверен красавицам... Потом прочитал несколько рубаи о гончаре и жестоком боге, который разбивает свои творения, подобно непригодным кувшинам. А потом еще о тайнах мироздания, которые отгадывай - не отгадаешь. И еще о том, что не верит в кредит и требует от бога наличными здесь, на земле. И наконец, о том, что не желает славы, что она для истинного меджнуна, влюбленного в жизнь и красавиц, подобна барабанному бою над ухом...

- Все! - сказал он и резко поднялся с места. На него восхищенно смотрели рыбаки, и потрескавшиеся рыбацкие губы шептали слова благодарности.

- Кто ты?- спросил его рябой.

- Случайный гость, - ответил Омар Хайям. И, не говоря больше ни слова, заспешил назад, к мосту.

А за ним Васети.

Его величество хлопнул в ладоши. Довольно громко. Чтобы услышали его музыканты. Барабан и рубаб (Рубаб - щипковый музыкальный инструмент.) мигом умолкли. А ней (Ней - флейта) продолжал звучать еще некоторое время. И тоже умолк. Танцовщицы застыли.

Малик-шах дал понять, что хочет говорить. Он откинулся на низеньком кресле и обратился к главному визирю, который сидел от него по правую руку.

- Я задам один вопрос уважаемому хакиму...

Его превосходительство Низам ал-Мулк подал знак стольничему, и тот повелел удалиться танцовщицам в соседнюю комнату. А музыканты остались на своих местах.

В зале было светло: горели все светильники - такие высокие, медные, начищенные мелом и особым горным песком, который мельче мела, если его растереть в порошок.

Омар эбнэ Ибрахим, казалось, не обратил внимания на музыку, которая умолкла, и на исчезнувших танцовщиц. По-видимому, он думал о чем-то своем. А иначе как мог он вдруг оглохнуть или ослепнуть? Он держал в руке прекрасный фиал, украшенный бирюзой, и все время смотрел куда-то вдаль: не на танцовщиц, которые гибче лозы, не на музыкантов, чье искусство не знает себе равного от Хорасана до области Багдада. А в даль. Беспредельную.

Когда его величество изволил сказать: "Я задам один вопрос", - Омара точно разбудили от сна. Он обратил к его величеству свое лицо и слегка наклонился вперед, показывая тем самым, что он весь слух, весь внимание.

Главный визирь, сидевший по правую руку, тоже склонился в сторону его величества. И он услышал то, что услышал...

- Нельзя ли было бы узнать, - сказал его величество, не спуская глаз с ученого, - о чем думает в эти минуты господин Омар Хайям? Я понимаю моего главного визиря, который равнодушен и к музыке, и к танцам, ибо он слишком правоверен. Ну а что касается уважаемого хакима, тут я немножко озадачен...

Ученый и рта не успел открыть, как его властно остановил султан;

- Не торопись с ответом, - сказал он. - Я знаю, что ты сейчас далеко отсюда в своих мыслях. Я вижу то, что вижу. Я не сидел бы на этом троне, если бы не разбирался в вещах сравнительно несложных. Я полагаю, что тебе не стоит отпираться, если все видно и понятно даже постороннему наблюдателю.

Омар Хайям посмотрел на визиря, словно бы ища у него поддержки. И снова встретился со взглядом его величества. "Неужели ты должен придумывать свой ответ?" - как бы вопрошал султан.

Омар эбнэ Ибрахим сказал:

- У меня нет мыслей, которые мог бы утаить от твоего величества. Сердце мое открыто для тебя, как бывает открыта дверь богобоязненного человека, поджидающего добрых гостей. Я действительно был далеко отсюда. Я был далеко именно потому, что находился очень близко.

Левая бровь султана вопросительно приподнялась:

- Как это понимать, уважаемый Омар? - Его величество повернулся к своему визирю. - Разве "далеко" и "близко" понятия совместимые?

Низам ал-Мулк ничего не сказал, ибо вопрос не был прямо обращен к нему.

- Я скажу, - ответил Омар Хайям. - Сидя на этом месте, слушая музыку и любуясь танцами, то есть всем своим естеством пребывая в этом зале, возле твоего величества, я думал - причем невольно - совсем о другом. И это другое я бы определил словом "далеко".

- Мне нравится ход твоего рассуждения, - сказал султан. И главный визирь кивнул. - Но надо ли понимать твои слова в том смысле, что тебе скучно здесь?

- Отнюдь, - сказал Омар Хайям.

- В таком случае поясни свою мысль.

- Твое величество, я это сделаю весьма охотно. И если выразить ее в двух словах, то вместил бы в два противоположных понятия: "жизнь и смерть".

Его величество удивился.

- Как, ты думаешь за столом о смерти? - сказал он.

Омар Хайям опустил голову в знак согласия.

- Так, - продолжал его величество, все больше любопытствуя. - Что же напоминает тебе о смерти? Неужели здесь, в этом зале, есть предмет, который навевает столь мрачную мысль? Укажи на него - и я распоряжусь убрать его!

- Бесполезно, - проговорил ученый.

- Что бесполезно?

- Убирать этот предмет.

- Почему?

- Это невозможно...

Его величество подбоченился. Прошелся внимателним взглядом по стенам, потолку, полу, окнам с причудливыми решетками и дверям, которые инкрустированы костью и красной медью.

- Я не вижу ничего невозможного... Одно слово Омара эбнэ Ибрахима, и, казалось, любая вещь вылетела бы отсюда в мгновение ока.

- Его величество ждет, - напомнил ученому главный визирь.

- Это невозможно по одной причине, - сказал Омар Хайям. - Предмет, который сию минуту навевает мысль о смерти, - это жизнь.

- Как?! - воскликнул удивленный султан.

- Жизнь, - повторил Омар.

- Эта жизнь? - Его величество широким жестом обвел рукою зал.

- В данном случае эта. А в общем, любая жизнь в любой ее форме.

Султан скрестил руки на груди. На кончике языка его вертелся один вопрос. Его величество только соображал, кому его задать: ученому или визирю? И остановил свой выбор на последнем:

- Как это понимать?

Главный визирь сказал, что, как утверждают ученые, еще Платон доказывал, что жить - это умирать. То есть смерть есть следствие жизни. Не будь жизни, не было бы и смерти.

- Это ясно, - вздохнул султан, которого вдруг заставили думать о смерти в этот прекрасный вечер. - Стало быть, уважаемый Омар, наблюдая жизнь в любой ее форме, невольно думает о конце ее. Иначе говоря, о смерти. Это объяснение верно? - спросил султан ученого.

- Совершенно, - сказал Омар.

Его величество отпил глоток вина.

- Значит, - как бы размышляя, сказал султан, - наша сегодняшняя беседа, наша скромная трапеза, музыка и танцы наводят на мысль о смерти? Чьей же? -- И он глянул на ученого исподлобья. Эдак недоверчиво, эдак подчеркнуто вопросительно... Омар ответил:

- Речь идет о некой субстанции, которая может выразить и жизнь и смерть. Как если бы из одной вытекала Другая.

Его величество признался:

- Слишком тонкая философия. Нельзя ли ее высказать применительно к этому? - И его величество указал рукою на стол, на пол, на потолок, на музыкантов.

Молодой ученый кивнул. И начал с того, что поставленный в такой форме вопрос скорее приведет к поэзии, нежели к философии.

- И это хорошо! - обрадовался султан.

- Это сильно затруднит дело, - сказал ученый.

- Почему же?

- Очень просто, твое величество. Философия отвечает на сложный вопрос умозрительным заключением. Философия без труда примиряет эти два понятия жизнь и смерть, между тем, как поэзия никогда не приемлет смерти. А почему? Я отвечу: потому что это слишком жестоко, а все, что жестоко, не может быть принято, одобрено поэзией в любой форме. Поэзия есть течение мыслей, рожденных в сердце. А сердце никогда не примирится со смертью.

Его величество взял в руки фиал и омочил в нем губы. Разговор, по его мнению, принял слишком отвлеченный характер. Его вопрос - первоначальный предполагал более конкретный ответ. Удовлетворительный ответ пока не получен, а его величество рассчитывал именно на него.

- Любуясь танцовщицами, - пояснил ученый, - и вслушиваясь в гармонию звуков, я невольно думаю о смерти...